Распутин (др.издание)

Первое время после воцарения большевиков Сергей Терентьевич резко отстранился от всякой общественной работы: ему претил безграмотный, но самоуверенный вздор, который несли по митингам матросы, претило широко, как никогда, развившееся пьянство, претил ужасающий разврат среди точно с цепи сорвавшейся молодежи, и грабеж, и кровавая бестолочь жизни, явно катившейся в какую-то пропасть. И жалкие правители смешными декретиками своими только еще более увеличивали страшную смуту. Так, недавно получено было по всем школам приказание: обучать детишек хореографическому искусству и лепке.Учителя Ваську мужики давно голодом выжили из деревни, и его место заступила учителька, старшая дочь убитого отца Александра Катя. Не зная, что такое хореографическое искусство, она поехала в Окшинск к начальству, и там сказали ей, что это, должно быть, танцы всякие.

— Танцы? — испуганно подняла она брови. — Да я и сама танцевать не умею…

— Надо выучиться…

— Да к тому же и босые они все…

— Пусть босые танцуют — нынче это в моде… — сказало начальство. — Вон в Москве какая-то мериканка, та завсегда босая танцует ^{233}, и все, которые понимающие, весьма одобряют…

Не зная, что делать, учителька поплелась домой и всю дорогу плакала: ей казалось, что начальство издевается над нею, потому что она из духовного звания.

Хореографическое искусство она решила оставить в стороне — авось как Господь пронесет… — и приступила к лепке. Но тут разом зашумела вся округа. Сперва мужики и бабы все ходили кругом школы и все заглядывали в окна злыми недобрыми глазами, а затем к учительке явилась депутация: лепку прекратить.

— Да как же я могу? — лепетала запуганная девушка. — Ведь мне приказано…

— А нам больно наплевать, что тебе приказано! — орали мужики сердито. — Мы тебе ребят отдали в дело прызвести, а токма чтоба там пустяками заниматься. Ты погляди-ка, какие они домой теперь приходят: ровно вот из болота все! К чему это пристало? Одежонка вся в глине, волосенки в глине… Коли им больно охота пачкотню эту разводить, так пущай сами за робятами и стирают, а мы на это несогласные… И мыло-то игде? Ну? Сама, чай, только по праздникам умываешься… Нет, нет, на пустяковину эту согласу нашего не будет. Кончать и больше никаких!

И долго еще гудели деревни от негодования по поводу лепки…

И была пустая затея эта только одной из сотен других пустых затей, от которых Сергей Терентьевич прямо не знал, куда деваться. Но потом он как-то одумался: старое нарушено безвозвратно, это было ясно — так если не мы, так кто же будет налаживать новое? Если дать баламутить всем этим беспардонным хулиганам, то и сам погибнешь и других погубишь. И он потихоньку и полегоньку стал влезать в новый хомут, одних останавливал, других поддерживал и все старался направить новую жизнь деревни в новое, и ему, как и другим, совсем еще неясное русло. Отметая мусор исступленных, но уже засаленных слов, всем до отвращения опротивевших, он брался за сущность дела, и иногда как будто ему удавалось кое-что и сделать. И привыкший разбираться внимательно в путанице жизни, он чем дальше, тем все больше недоумевал: сквозь налет новых веяний все определеннее и ярче проступали для него контуры жизни старой, тысячелетней, явно еще не изжитой. Из волостного совета деревню забрасывали московскими атеистическими бумажками — тем теснее становилось в церкви, а когда один из парней, хулиган порядочный, осмелился заикнуться о советском браке без попа, собственный отец отвозил его кнутовищем, а отец невесты выгнал его со двора раз навсегда: нам таких кобелей не надобно… Кремлевские властители отдали деревню во власть бедноте— пьяницам, лежебокам и хулиганам, — но не прошло и трех месяцев, как, досыта покуражившись, беднота сама пошла на поклон к крепкому мужику-хозяину.

— Эх, родимый, да нам за вами только и жить… — говорили они. — Что те, сволочи, дадут-то? Что у них есть? Слова? Будя, наслушались! Индо голова распухла… А ты нам, чай, свой и, ежели в чем неустойка, к тебе, а не к кому пойдешь…

И просыпалась в деревне еще смутная, но определенная вражда к интеллигенции — мужик обобщал ее всю под именем господишек,в числе которых были и Тарабукин, и земские учителя, и все городские вообще, и даже заодно прикащики пахлой полумертвой кооперации, — и уже слышались новые речи о том, что это не мужики, а господишки царя сковырнули и всю жизнь взбаламутили, а мужики только воевать больше под генералами-изменщиками не хотели…

— Камитеты, камисары, каператоры, сволочь паршивая… — зло говорили мужики. — Погодите, черти сопливые, придет и наше время: дадим мы вам тогда по талону, да по купону, да по такции… Ишь что с Расеей-то изделали!..