Распутин наш. 1917

“Всё” наступило гораздо раньше, буквально через несколько секунд. Казалось, прямо в буксах, осмотренных внимательным железнодорожником с офицерской выправкой, начался быстротекущий физико-химический процесс со значительным выделением энергии в небольшом объёме за короткий промежуток времени. Щебенка, выбитая с насыпи, картечью вжикнула в разные стороны. Вагон подпрыгнул на рельсах, как косуля, застигнутая врасплох на водопое, сгорбился в воздухе, согнувшись пополам, рухнул обратно на грешную землю, ломаясь сам и ломая всех, находившихся в нем. Паровозик, на секунду встав на дыбы, как ретивый конь, с размаху грохнулся обратно на рельсы, ткнулся рылом в приземлившиеся обломки, навалился на них всем своим стальным туловищем, размазывая по шпалам и насыпи то, что секунду назад было вагоном первого класса, пронзительно завопил, истекая паром. От разбитых керосинок слабо пыхнул огонь и пошёл заниматься, прогуливаясь по горючим обломкам.

– Главное – поставить себе цель, чтобы было на что издалека любоваться, – глядя с ближайшего пригорка на железнодорожный апокалипсис, задумчиво произнёс Распутин. – Илларион Михайлович, а вы со взрывчаткой, кажется, переборщили.

– В самый раз, Григорий Ефимович, – зло прищурился сапёр, меняя холодную железнодорожную фуражку на привычную тёплую папаху, – меньше нельзя. Скорость – никакая, отделались бы легким испугом, демоны.

– Ладно, оставим кесарю кесарево. Пора! Нас заждались в Петрограде. Знать не знал, что отсюда до столицы можно добраться по лесозаготовительным узкоколейкам.

– Век живи – век учись!

– Уважаете Сенеку?

– Хороший философ, – улыбнулся Ставский. – А вот денег жалко. Так взять и подарить… Нет, чтобы на хорошее дело использовать, фильм снять добрый, чтобы душа пела, а не эти ужасы, что наша студия выпускает.

– Ищите во всем положительное, Илларион Михайлович, – приобнял штабс-капитана за плечи Распутин.

– И что же хорошего – выбросить миллион на ветер?

– Если у вас нет денег, то разлука с Родиной вам не грозит.

– Логично…

Тонущая в коротком мартовском вечере железнодорожная станция стряхнула с себя сон, разноголосо загомонила, осветившись огнями переносных фонарей. Замелькали серые офицерские шинели и чёрные куртки железнодорожников. Панические вопли гражданских штафирок причудливо сплелись с короткими отрывистыми военными командами. Вокруг царского вагона в подобие каре сбились, ощетинились штыками конвойцы. Штабные суслики бестолково толкались по перрону и станционным постройкам, хрустели битым стеклом, выкрикивали бестолковые распоряжения и фонтанировали версиями одна глупее другой.

– Немцы прорвали фронт!

– Мятежники захватили шестидюймовки!

– В тендере прятали взрывчатку – сдетонировала!

Рузский, как и положено командующему фронтом, пришёл в себя первым. Не тратя времени на наведение порядка и выяснение причиненного ущерба бывшему самодержцу, он опрометью бросился к станции, птицей влетел в комнату связистов.

– Петроград! Родзянко! Срочно!

– Здравствуйте, Николай Владимирович, – встал со стула скромно сидящий в уголке помещения Батюшин.

– Добрый вечер, Николай Степанович, – коротко кивнул контрразведчику Рузский, – хотя какой он к чёрту добрый, видите что творится!.. Простите, дела!

– Да-да, конечно, – понимающе ответил Батюшин, чинно садясь обратно. – Надеюсь, не выгоните вон, хотя у нас здесь тоже почти улица, – кивнул он на высаженное взрывной волной окно, торопливо закрытое чьей-то шинелью.

Рузский пожал плечами, всем своим видом выражая непонимание, что тут делать столичному гостю, хотел что-то сказать, но телеграф затарахтел, плюясь бумажной лентой. Дежурный связист доложил “Родзянко у аппарата!”, и генерал сосредоточился на разговоре, забыв о контрразведчике.

– Михаил Владимирович! Беда! – диктовал Рузский связисту. – По неизвестной причине взлетел на воздух поезд с Гучковым и Шульгиным! Скорее всего, оба погибли. Солдаты разбирают обломки, но надежды мало. Куда-то пропал посланный вами американец. Подозреваю, что он тоже находился в вагоне с думскими представителями. У Гучкова на руках остался документ чрезвычайной важности. Надеюсь, вы понимаете, о чем я. Но у меня сохранился дубликат. С кем мне его передать в Петроград?

На несколько минут в комнате связи воцарилась тишина, прерываемая только монотонным жужжанием аппарата Хьюза и заполошными паническими криками за окнами. Наконец застучало печатное устройство, поползла неспешно телеграфная лента. Рузский выхватил её, не дождавшись окончания приёма-передачи, бегло пробежался по тексту. Побледнел, рванул воротник мундира так, что отлетел в сторону крючок, жалобно звякнув.

– … “Никакого американца я к вами не посылал”, - Батюшин прочитал конец сообщения через плечо Рузского, незаметно подойдя со спины. – Николай Владимирович, что за американец, простите за профессиональное любопытство?

– Нет! – не отрывая глаз от телеграфной ленты, словно желая найти между строк совсем другие слова, пробормотал Рузский. – Он был так убедителен… И пароль…