Распутин наш. 1917

– Трансферты производятся через шведское банковское учреждение “Ниа Банкен” в Стокгольме и через “Ниа Банкен” в Копенгагене на счета “Клингсланда” и на личные счета Суменсон в Сибирском банке в Петрограде, – вещал старичок, словно не замечая страданий куртизанки. – Оттуда Суменсон снимает деньги наличными, принося купюры или чеки к скромному, законопослушному адвокату… У вас такое лицо, будто вам не интересно. Ах, ну да! Вы же всё это знаете… Тогда давайте об интимном. Злые языки говорят, что фру Суменсон появляется у Козловского не только с целью отдачи денег, и что у обоих в угловом доме есть “под одной крышей” совместная квартира. Врут? Не хотите – не отвечайте. Я сейчас про другой совместный бизнес. Скажите, Евгения Маврикиевна, кто из вас был первым завербован французской разведкой? Вы или Козловский? Спрашиваю, потому что не верю, будто капитан Дальберг прельстился вашими очаровательными глазками, скорее – клиентурой товарища Козловского. Что вы вскидываете брови? Да! Мне детально известны ваши шашни не только с французской, но и с немецкой разведкой. Меня даже восхитила эта непосредственность – работать одновременно сразу на четыре враждующие стороны – немцев, французов, большевиков и октябристов. Талантливая вы женщина, на всех вас хватает… Какая-то неравноценная беседа у нас с вами получатся. Давайте я сейчас сниму это устройство, и вы тоже расскажете мне что-нибудь интересное.

Старичок ловко подтянулся на руках, навалился на куртизанку, расстегнул застёжку, и Суменсон наконец-то смогла вытолкнуть изо рта противный шарик.

– Что вам надо? – с ненавистью глядя на “клиента”, прошипела она яростно.

– Любви, понимания и сочувствия, – притворно вздохнув, ответил тот, и улыбнулся одними губами, ибо взгляд не обещал ничего хорошего, – а также мне нужны некоторые детали, без которых мозаика ваших подвигов выглядит неполной. Так, сущие пустячки…

– Спрашивайте.

– Евгения Маврикиевна, ну за кого вы меня принимаете? Нет, шустрая вы наша, я у вас ничего спрашивать не буду. Вы всё расскажете сама, подробно и обстоятельно, начиная с первых дней вашей революционно-шпионской деятельности, щедро припудренной контрабандой, обналичиванием и легализацией криминального капитала. А я буду внимательно слушать, смотреть в свои записи и фиксировать, где вы сказали правду, а где соврали. Степень моей информированности вы оценили, соответственно, не сможете определить, что мне известно, а о чем даже не догадываюсь. Но вы могли убедиться, знаю я довольно много и подробно, поэтому врать не советую.

– А то что?

– А то передозировка героина, настойкой которого – лауданумом – вы балуетесь. Умирать будете в розовых соплях.

– А что будет, если я всё честно расскажу?

– На выбор – гонорар от благодарной публики и дорога на все четыре стороны, или продолжение вашего увлекательного водевиля, но уже под моим руководством. Можете подумать, что выбрать. Есть ведь и третий вариант – запираетесь, молчите, врёте и умираете немедленно. Молитесь! Я покатил за лауданумом, Марта приобрела его намедни в аптеке… Или отсрочим свидание со святым Петром у ворот рая?

– Попробуем отсрочить, – пересохшим языком пролепетала куртизанка.

– Предложение принято! – кивнул старичок и вытащил из недр инвалидной коляски пухлый блокнот, – начинайте…

* * *

Яков Станиславович Ганецкий, веселый, подвижный мужчина тридцати восьми лет от роду, подстриженный под ежик, с постоянно полуприкрытыми, словно сонными глазами, прямым носом среднеарифметических размеров и академической бородкой клинышком, владелец двух шикарных вилл в Копенгагене и Стокгольме, прекрасно совмещал революционную деятельность с контрабандой и сбором конфиденциальных сведений сразу для двух разведок. Сегодня он был спикером на небольшом, почти семейном совещании. Справа от него расположился только что прибывший из Швейцарии эмиссар ЦК РСДРП (б) Карл Радек, за глаза прозванный соратниками Крадеком. Успев рассказать последние новости из жизни политэмигрантов, он прилежно, как заправский школяр, ежеминутно поправляя круглые студенческие очки, скрипел пером, шифруя ответное письмо для ЦК от заграничного бюро.

Третий участник совещания, с недавнего времени осевший в Стокгольме – Вацлав Вацлавович Воровский, худой и высокий, ходил по комнате, устланной ковром, и диктовал мягким, вкрадчивым голосом.