Распутин наш. 1917

– Завидую я вам, Ганецкий, – в тон ему ответил Распутин, – вы клеите ярлыки быстрее, чем успевает остыть кофе, и мир кажется вам таким же незамысловатым, как мычание коровы. Он в вашей уютной голове делится строго на своих – тех, кто вам поддакивает, и это, конечно же, исключительно непорочные люди со светлыми лицами. Они для вас – силы добра, противостоящие силам зла из числа не разделяющих ваши убеждения. Те, кто не согласен с вами, наверняка способен и на другую подлость, правда Ганецкий? Сидеть! Руки держать на столе, чтобы я их видел!

Революционер уперся взглядом в короткое рыльце пистолетика, приподнявшегося на уровень его глаз, заглянул в чёрную дырочку, напомнившую ему, законченному атеисту, о разверзшихся вратах ада, и передумал совершать революционный подвиг.

– Я не против революции и даже считаю её абсолютно неизбежной в сложившихся условиях, – продолжил Распутин. – Усугублю. Революцию в России тщательно готовили и пестовали в первую очередь высшие чины империи. Первый орден Красного Революционного Знамени, паче чаяния таковой будет учрежден, требуется вручить императору всероссийскому Николаю II, ибо никто не сделал для возникновения революционной ситуации больше, чем самодержец.

Ганецкий прищурил глаза, словно хотел пронзить визитёра.

– И какая же партия для вас своя?

– По аналогии с термином “тоннельное зрение” из области офтальмологии, в психиатрию перекочевало “тоннельное мышление”. Оно присуще человеку, не замечающему ничего вокруг, зацикленному на какой-либо идее, проблеме. События, люди, вещи, окружающие его, остаются на периферии сознания, не учитываются, не принимаются во внимание. Человек оперирует очень узкими категориями, навязчивый характер мышления не даёт ему альтернатив в своём поведении, все мысли вертятся в кругу ограниченных интересов. Смею утверждать, что вы и ваши соратники поголовно страдаете или, возможно, наслаждаетесь этим состоянием, будучи не в силах мысленно перепрыгнуть вами же созданные идеологические заборы. Поэтому, вместо поиска истины обозначаете маркёры, чтобы наклеить метку “свой-чужой”. И тогда любая глупость, изрекаемая “своим”, безусловно, должна быть поддержана, а всякую сентенцию, высказанную “чужим”, полагается освистывать и самого автора предавать остракизму. Да что я рассказываю?! Вы же сами знаете, как у вас протекают внутрипартийные дискуссии. Даже старика Плеханова не пожалели…

– Сентенция – хороший термин, – отметил Ганецкий, – это от английского “sentense”? Удивлён осведомлённостью о наших внутрипартийных делах и озадачен вашей личной политической платформой. Если ни в одной существующей партии для вас нет своих, тогда где же они?

– Они есть, но только общественно-политические образования тут ни при чем. Особенность России в том, что любая партия, создаваемая на её бескрайних просторах пытливым политическим умом, неизбежно делится на русофобов и русофилов с неотвратимой последующей смертельной схваткой между бывшими соратниками-единомышленниками. Поэтому в каждой партии у меня лично есть как друзья, так и враги.

– Смею вас уверить, что вы ошибаетесь! Нет никакой русской нации, а соответственно – не может быть ни русофобов, ни русофилов. Есть порабощенные трудящиеся и поработители – феодалы и капиталисты. Нации – буржуазная выдумка и будет отменена, как только мы уничтожим эксплуататоров, и восторжествует мировая пролетарская революция.

– И вы туда же?

– Что “и я”?

– Вы и ваши соратники, товарищ Ганецкий, не принадлежите к классу рабочих даже с натяжкой. Следовательно, когда восторжествует пролетарская революция, вы тоже подлежите утилизации!

– Не передёргивайте!

– Ничуть! Это вы закрываете глаза на опыт Великой французской революции, на последовательное уничтожение революционеров своими же соратниками. А теперь помножьте это на особенности русского бунта, бессмысленного и беспощадного.

– Мы учли печальный опыт санкюлотов, – буркнул Ганецкий, – поэтому никаких русских или французских бунтов не будет. По планете, отбрасывая затхлое прошлое, очистительным огнём прокатится Великая мировая революция, сметая эксплуататорские классы и отправляя в забвение сам термин “угнетение”!

– Браво! Прекрасно! – Распутин хлопнул ладонью по коленке и неожиданно легко поднялся с инвалидной коляски. – Ну и слава Богу! Предлагаю не ждать и сметать немедленно понемногу уже сейчас. Вы ведь лично согласны участвовать в ликвидации эксплуататоров, поэтому легко сможете вспомнить сначала фамилии подкупленных вами чиновников и суть сделки с ними, а потом названия банков и конкретных банкиров, осуществляющих столь значительные вливания в революционную деятельность, что перегреваются даже привычные каналы обналичивания и транспортировки валюты. Что их, сатрапов, жалеть-то?

– Больше ничего не хотите? – презрительно скривился революционер, сжав кулаки так, что ногти больно врезались в ладони.