Распутин

Среди сестер аккуратно и усердно работали обе княжны Муромские. Их молодые сердца часто смущались безбрежностью страдания, которое обрушила война на людей, им иногда казалось, что нельзя платить такую колоссальную цену за торжество цивилизации, права и демократических принципов, но с другой стороны, не может же ошибаться их папа и все те глубокоуважаемые профессора, писатели и общественные деятели, речи и статьи которых они читали и слушали с полным уважением и которые, несмотря ни на что, твердили, что других путей для торжества правды в мире нет. Чтобы наблюдения эти и думы не тревожили ясность и покой их душ, внутренние форточки их были закрыты для внешнего мира более, чем когда-либо плотно: тяжелые картины войны они воспринимали, но в душу их не пускали, не переваривали их.

Часто навещал больных и раненых бывший редактор «Окшинского голоса» Петр Николаевич. Он раздавал раненым старые газеты, делился с ними военными новостями — новости его всегда были хорошие, и даже крупные неудачи он подавал так, что все это лишь временный успех врага, за которым последует его скорый и полный разгром, — и всячески вызывал их на воинственные разговоры, а потом, попрыскав за углом из пульверизатора себе на руки и одежду, он шел домой и сочинял корреспонденцию в столичные газеты о том, что вот он близко стоит к армии и поражается изумительно стойкому и твердому настроению даже среди раненых, что с такими настроениями армия не победить не может и что поэтому надо более чем когда-либо приналечь на коварного врага. Исполнив таким образом свой долг по защите родины, он, съев собственноручно изготовленный научный обед, садился в своей одинокой квартирке писать свои популярные брошюрки по юридическим вопросам. Брошюрки его теперь решительно никто не брал — не до юридических вопросов было! — но это ничего: вот кончится война, и обновленной России все это пригодится: широкое распространение в массах юридических познаний — это краеугольный камень всякого культурного государства. И он старательно писал, отделывал, и на его плоском круглом лице с тонкими, висящими вниз, как у китайца, усами было сознание своей значительности и достоинства.

Но если раненые определенно тяготились Петром Николаевичем — им было неприятно смутное сознание, что он их как-то эксплуатирует, — если они заведомо лгали ему, чтобы только доставить ему удовольствие и поскорее отвязаться от него, то наоборот, молчаливые визиты Евгения Ивановича многим из них были по душе. Он говорил мало, делился с ними папиросами, не совал старых газет, а только, сгорбившись, молча и внимательно слушал их и не столько слова их, сколько то, что было спрятано за словами. И когда он после лазарета возвращался по взъерошенным неопрятным улицам, полным какого-то бестолкового смятения, в глазах его по-прежнему, но еще более ясно стояло мученическое выражение. Ведь вот каждый в отдельности из этих людей и мягок, и отзывчив, и человечен, и понимает чужое страдание, и сочувствует ему, но стоит им самим соединиться в толпу или сорганизоваться в такую толпу по велению власти, государства, как моментально они превращаются в других людей, способных на величайшие гнусности и преступления. Почему это происходит? Какие выводы можно и должно сделать из этого важного и зловещего факта? Выводы эти напрашивались у него сами собой, но они были так непрактичны, так утопичны, что он невольно отмахивался от них рукой и искал дальше в пределах возможного.

Очень часто навещала лазарет Нина Георгиевна. Она старалась внести бодрость и оживление, а под сурдинку и солдатам и офицерам закидывала ядовитые словечки о старце, о царской семье, о дураках министрах, о прохвостах генералах, о буржуазии и не замечала, что все, что только было в лазарете мало-мальски серьезного и порядочного, смотрело на нее с презрением и что слушали ее только немногие трепачи.

Поет и свищет, покупателя ищет… — вздохнув, сказал как-то о ней один пожилой запасный, послушав ее. — О-хо-хо-хо… А ведь вот поди в пенционах учили, на фортыпьяны и все такое…

Солдаты дали ей смешную, меткую, но чрезвычайно непристойную кличку и всячески старались с ней не связываться.

Не любили они и Сонечки Чепелевецкой. Их невольно тянула ее сверкающая красота, но было противно, что она из насих, как говорили они, и они смотрели на нее подозрительно-злыми глазами и говорили о ней всякие пакости. Но Сонечка решительно не замечала ничего этого, во все путалась, всем мешала и только все старалась выяснить себе: скоро ли начнется революция?