Распутник

– Послушай, тогда все было непросто, понимаешь? С тех пор как твоя мама бросила работу, чтобы заботиться о вас двоих и о тете Тильде, да упокоится она с миром, я стал не просто добытчиком – я был единственным кормильцем семьи. А нужно было оплачивать счета за лечение, покупать еду, кормить голодные рты, платить за страховку и ипотеку. Перси ходила на занятия балетом, ты занималась бегом. Одно накладывалось на другое, и я просто… – Он замолчал и беспомощно взмахнул руками. – Я не справлялся. Шел на дно. Твоя мать не желала ко мне прикасаться. А чувство вины даже не позволяло мне об этом попросить. Она наблюдала, как ее сестра постепенно угасает. Я чувствовал себя работником, занятым домашним хозяйством, а не мужчиной во главе семьи. А потом и София появилась под конец.

– Подозреваю, где-то в твоих словах закрался каламбур, – язвительно пробормотала я.

Он пропустил мою колкость мимо ушей.

– Мы с Софией работали в одном бизнес-центре. Сперва начали обедать вместе. Все было невинно.

– Не сомневаюсь, – я улыбнулась, с удивлением обнаружив, что ощущаю такую горечь, будто это случилось со мной. Будто на его месте был Дэвон.

Дэвон не твой. Он женится на другой женщине, скорее всего, в ближайшие несколько месяцев. Извинись перед ним как следует, порви чек на мелкие кусочки и живи дальше.

– Она переживала сложный развод, – пояснил папа.

– Душевные разводы нечасто встречаются, – съязвила я. – А вы еще сделали это в маминой постели. Охренительно. Здесь, кстати, тоже не обошлось без каламбура.

– Эммабелль, – мягко упрекнул папа. – Хочешь верь, хочешь нет, но я сделал это потому, что отчасти хотел, чтобы меня поймали. Дай мне договорить.

Я нехотя поджала губы, позволяя ему продолжить.

– Я поддерживал ее, а она меня. София была сама не своя. Я сходил с ума. За это время мы с твоей матерью отдалились друг от друга, пока не дошло до того, что я уже не мог вспомнить, каково быть ее партнером, ее возлюбленным. Но все было непросто. Я все еще любил твою маму. Хотел верить, что в конце концов я ее верну. Просто наша любовь оказалась поставлена на паузу.

Да о чем он, мать вашу, вообще говорит? Любовь нельзя отложить и вернуться к ней позже. Это вам не гребаное отложенное письмо, отправку которого можно запланировать заранее.

– Хронология событий утверждает обратное. – Я попыталась выдавить язвительную ухмылку. Тетушка Тильда умерла, когда я была еще подростком. А с Софией отец расстался, когда мне исполнился двадцать один.

– Жизнь сама умеет задавать темп, – признался он. Наклонившись, чтобы собрать осколки с пола, он посмотрел на них так, будто хотел вспороть себе горло.

– Хотелось бы мне так же снисходительно относиться к своим поступкам, – тихо сказала я.

– Я не снисходителен к себе. Я очень долго себя ненавидел. Много раз пытался порвать с Софией после смерти твоей тети. Иногда мне это даже удавалось. Но она всегда возвращалась. И порой я ее принимал, когда у нас с твоей матерью возникали проблемы.

– Какой же ты мерзавец. – Меня саму ошеломили слова, сорвавшиеся с моих губ. Не потому, что редко звучали в моей речи (мы с бранью близкие друзья), а потому, что я еще никогда не употребляла их в адрес члена своей семьи. Семья была чем-то священным. До сих пор.

– Им я и был, – согласился он. – Но в итоге, спустя девять лет после начала нашего романа, мне удалось от нее сбежать. Я бросил работу, сменил замки в доме. Сказал Софии, что испорчу ей жизнь, если она приблизится к твоей матери или попытается ей рассказать.

– Прелестно.

Отец выбросил стекло в мусорное ведро под раковиной и подтолкнул оставшиеся осколки носком ботинка.

– Если ты все это время знала, то почему не рассказала матери?

– С чего ты решил, что не рассказала?

– Она бы меня убила. – Папа скрылся по пояс в кладовке и, показавшись оттуда со шваброй, вытер пиво, все это время не сводя с меня глаз. – А потом бросила. Но не в таком порядке.

Я фыркнула:

– Если бы.

– О чем ты? – Он взялся мыть пол.

– Мама бы никогда от тебя не ушла. Поэтому я и не стала ей рассказывать, – выпалила я; мой голос струился вместе с потоком эмоций, словно с порывом ветра. Набирал высоту, превращался в бурю.

Но я все эти годы не рассказывала маме вовсе не из бескорыстных соображений. Не потому, что хотела ее защитить.

Я боялась, что она останется и я больше никогда не смогу смотреть ей в глаза.

Боялась, что буду так сильно в ней разочарована, так расстроена ее решением, что это скажется на наших отношениях.

Но не доверяя ее решению, я лишила ее возможности его принять.

– Нет, ушла бы. – Папа перестал вытирать пол и прижался лбом к рукояти швабры. Закрыл глаза. – Она бы ушла от меня. Она и так хотела это сделать, независимо от моей неверности.

Папа опустил голову, понурил плечи, а потом… заплакал.

Осел на пол передо мной.

Встал коленями в золотистую пивную лужу.

Мой отец никогда не плакал.