Распутник

Когда Бернет приехал к Рочестеру, поэту оставалось жить лишь какую-то неделю. Хотя однажды, после спокойной ночи, проведенной под воздействием снотворного, ему показалось, будто он поправляется, воли к жизни у него уже не осталось. Его мучили страшные боли; он исхудал и походил на скелет; к язвам во внутренних органах добавились нарывы и пролежни.

Он заявил, что в равной мере преемлет и смерть, и жизнь, потому что на всё воля Господня, и хотя с его стороны было бы наглостью полагать, будто он обладает возможностью свободного выбора, но, если бы такая возможность имелась, он предпочел бы умереть. Он понимал, что в любом случае никогда не сможет поправиться до такой степени, чтобы дальнейшая жизнь стала не только приятной, но хотя бы более или менее выносимой. И, больше не сомневаясь в том, что его ждет загробное блаженство, он боялся, оставшись в живых, погубить себя заново — и навеки.

В пятницу, 23 июля, узнав от врачей, что сиюминутной кончины Рочестера ждать не следует, Бернет собрался было уехать, но Рочестер — с редкой для него в этот период горячностью — попросил его задержаться еще хотя бы на день. В четыре часа утра 24 июля украдкой, чтобы не тревожить больного, Бернет уехал.

Через несколько часов после этого он спросил обо мне и, узнав о моем отъезде, в расстроенных чувствах сказал: «Раз уж мой друг покинул меня, значит, я скоро умру». После этого — вплоть до самой кончины — он нарушил молчание лишь единожды или дважды. Он лежал, не произнося ни слова. Правда, один раз присутствующие услышали, что он исступленно молится. А в понедельник, в третьем часу утра, он умер во сне без каких бы то ни было признаков агонии и не издав и вздоха.

[85]

9 августа «нашего благородного и прекрасного графа» (по выражению Энтони Вуда) похоронили в фамильном склепе при церкви в Спелсбери; на следующий год там же нашли последний приют его жена и сын. Панихиду по графу отслужил Роберт Парсонс, и его описание Рочестера как «великого человека и великого грешника», опубликованное чуть позже — и практически одновременно с повествованием Бернета о жизни поэта, — положило начало всеобщему преклонению перед Рочестером и его творчеством. Лишь Малгрейв со своими словами о «тошнотворных виршах покойного ренегата» остался, разумеется, в стороне.

На сцене смерть графа Розидора была оплакана в спектакле по пьесе Ли; в пролог к не завершенному самим Рочестером «Императору Валентиниану» мисс Бен вписала строки (вложив их в уста его былой возлюбленной мисс Барри), в которых его поэтический гений сравнивается с бесспорной по тогдашним меркам гениальностью Флетчера; пока эти строки звучали с подмостков, женщины, любившие поэта, вздыхали в партере и на галерке.

Я вижу здесь красавиц в длинных платьях,
Что побывали у него в объятьях
И нынче страждут…

Для Эфры Бен он теперь был «великим богоравным Рочестером»; для сэра Фрэнсиса Фейна — «ангелическим лордом»; для Томаса Флэтмена — «Стрефоном»:

Стрефон — красавец и смельчак,
Аркадских лебедей вожак,
Сын благородный здешних долов…

На взгляд его родственницы мисс Уортон:

Он юных научил, он дерзких приручил,
Он глупых вразумил — так бесподобен был
Всеобщий судия, наставник и зоил.

Если кто-нибудь и вспоминал греховное прошлое Рочестера, то тут же подвергал его поразительной трансформации. Вот строки Сэмюэла Вудфорда, также учившегося в колледже Уодем:

Мы славу Господу сейчас провозгласим:
Новопреставленный Рочестер убыл к ним,
Кого при жизни отрицал, — к святым.