Рассекающий поле

Сева смотрел на улицу, которая больше походила на интерьер, и прислушивался к себе, пытался понять, какое ощущение должно соответствовать этой картине. Подходящего ощущения не находилось – и Сева просто смотрел, выхватывая детали решеток, барельефов, пилястр. Справа открылся канал, как будто прорубленный в цельном куске высокой каменной набережной. С той стороны возникли дворец, мосты, сад. Еще минута – и они выехали к поднятому вертикально мосту. Сева тихо задохнулся. Руслан остановил машину, как будто понимая важность момента. Это была церемония встречи.

Они выбрались из машины. Сева стоял и смотрел на уходящую в небеса размеченную для движения дорогу. «Все, дальше только в небо», – подумалось ему. Вокруг летали странные крупные птицы. Чайки, наконец вспомнил он, чайки в городе. Они летали низко, требовательно вскрикивали и садились на гранитные парапеты.

Ну что – сесть теперь здесь, под этим мостом, и начать думать? Обязательная программа уже выполнена: Сева в Питере. Сева уже видел Питер. Севе есть, что вспомнить об этом городе.

Он посмотрел вниз, в темно-коричневую воду. Это была не река. Сева знал реки. Эта вода была бездна, а реки не бывают бездной. На спусках высокой набережной сидели люди. Это были существа из другого мира. В этом мире влюбленные под утро спускаются с гранитной высоты к воде. Послышался смех. Им весело. Севе показалось, что какая-то девичья рука весело ему помахала. Они приветствуют его, пришельца. Они дружелюбно настроены. Появилось волнующее предвкушение контакта с иной формой жизни.

Руслан стоял позади. Он ничего не говорил и терпеливо смотрел на Севу. И только когда тот вспомнил о нем и повернулся, Руслан сказал:

– Я довезу тебя до Московского вокзала, там я тебе советую сдать багаж в камеру хранения и пойти найти гостиницу. Вот тебе немного денег, – он протянул Севе купюру в пятьсот рублей – это было почти столько, сколько Сева брал с собой в поездку. – Если что, позвони мне – запиши телефон, – он продиктовал, Сева записал на полях быстро вытащенной из сумки газеты.

– Спасибо, – сказал он, выпрямившись, – большое спасибо!

– Поехали.

Они проехали вдоль набережной до следующего моста, свернули за Эрмитажем, зацепили Дворцовую площадь.

– Сейчас же будет Невский проспект?

– Да – он.

На улице, погруженной в серую мглу белых ночей, не было ни души.

Сева обрадовался деньгам и думал о том, что он теперь должен сделать. Но мысль была неинтересной и потому вялой. Он не осознавал, что принял происходящее как должное. Как принял бы особенный человек от обычного признание, что он особенный. Конечно, он особенный, – чего тут говорить. Теперь, когда Сева вылезал из машины, он был даже более особенный, чем там, в лесу под Тверью, где он садился в незнакомый автомобиль.

– Определись с жильем, – еще раз сказал Руслан, – и – звони.

– Большое спасибо! – ответил Сева. – Я позвоню, – и они крепко пожали друг другу руки.

В камеру хранения Сева сдал только сумку – втиснуть гитару в глубокую ячейку не представлялось возможным. Он только выложил из чехла все дополнительное содержимое. И почувствовал себя налегке – с гитарой и деньгами, в городе, в который он долго стремился и в который так неожиданно быстро добрался. «А это рекорд, пожалуй, – подумал он, – две тысячи километров за два дня и почти без денег». Но и этот рекорд он воспринимал как должное – как будто у такого человека, как он, именно рекорды являются обычным делом, как будто не могло быть иначе.

Когда он вышел из вокзала и посмотрел на круглую площадь, от которой отходил Невский, он уже почти не помнил своего путешествия, людей, мыслей, Руслана, случайностей, счастливых совпадений. Он был в Питере – город лежал перед ним, пустой, в утренней дымке. И Сева шел, чтобы наполнить его собой.

Низкое небо, очерченная колея улицы с почти полным соблюдением единой нормы этажности – Севе казалось, что он вошел в залу большого дворца, что фасады представляют собой убранства интерьеров – и низкое светло-мглистое небо не нарушает единства замкнутого пространства. Ему казалось, что он вошел внутрь пустого, построенного для кого-то замка, и было видно, что в строительство его вложено едва ли не все, на что способен сегодня человек, – но зачем оно было, для кого этот замок, живет ли в нем кто-либо – это было пока неясно. Всеволод медленно шел с гитарой внутри огромного по протяженности зала и оглядывался по сторонам. Он не всматривался в детали образа – и, может быть, именно потому видел сам образ. Город как здание, потолок которого неотличим от небес. Все, что он видел до сих пор, было разрежено и продуваемо, а что это за культура, где, куда ни кинься, чего-то обязательно нет? А тут – монолит, ансамбль, в котором все предусмотрено с запасом для будущего воображения, и у каждой индивидуальности своя партия, которую сразу и нет даже душевных сил выслушать.