Рассекающий поле

– Что же сказать тебе про город, чтобы не надругаться над твоей влюбленностью в то, чего ты не видел? Очень мы тут себя любим, причем я думаю, что если бы не город, мы бы себя так не любили – да, Макс? Не любили же бы, да? «Же бы», «же бы»… Обычному россиянину себя любить вообще-то не за что. А здесь все понятно. Это же столица неосуществленной России. Других Петербургов в стране нет. И мы все ждем. У нас последний бомж лежит на скамье в Летнем саду, и если бы к нему вдруг подошла прислуга, поднесла кофею, халат – он бы не удивился. Даже я бы не удивился. Мы все этого тайно ждем. И поэтому плохо переносим друг друга. К тому же, когда мир восстановится в его естественном порядке, еще неизвестно, где они все будут. Это сейчас мы все голытьба, но я-то знаю, как должно быть на самом деле, что я-то – личность, а остальных еще надо пощупать. О, это такая, понимаешь, любимая соска, расстаться с ней невозможно! Как это сделать, если статуи, архитектура – это все – твое? Все это – подтверждение твоей правоты. Вот семейству Макса должен, например, принадлежать особняк на Фонтанке. Потому что у нашего Макса довольно известная в Петербурге фамилия. Я ее тебе, Сева, потом назову. У него такая фамилия, что и не скажешь, глядя на нашего Макса. А у других и фамилии никакой нет, но они тоже ощущают, что империя им осталась должна. И они ждут, когда им вернут долги, чтобы они могли уже начать жить. Ну а пока попрозябаем, поживем, как получается… Хорошо все-таки ехать по пустому городу. Юра, как у тебя сегодня день? Пивка не выпьешь с нами?

– Нет, я не могу.

– Ну ничего. Вот тут сверни лучше, а там будет магазин – возле него нас высади, я покажу. Сева, у тебя какие-нибудь деньги есть?

– Десятка вот у меня.

– Давай, нормально. Точно пива не хочешь?

– Не могу, – мотнул головой Юра.

– Ну тогда бывай, Юра.

Макс жил в обычной советской девятиэтажке, в его квартире провели минут пять. Макс сразу ушел, его где-то ждали – казалось, он в такси старательно придумывал, где именно. Сева бросил вещи, а сумку просто разгрузил и вернул на плечо, оставив в ней только бутылку воды.

– Пойдем у меня чаю попьем – я живу через дом отсюда, – Валера не столько предложил, сколько принял решение. Но и приказа в его тоне не было. Сева не стал возражать – перекусить сейчас действительно не мешало бы.

– Ты чем занимаешься? – тихо спросил Сева, когда они вдвоем шли по внутреннему дворику в сторону.

Валера повернул к нему спокойные прозрачные глаза.

– Я развожу людей.

Сева старался не удивляться. Вообще не реагировать на странности ни вздрагиванием, ни расширением глаза – никак. Он подхватил этот кодекс еще где-то во дворах. Это хороший тон: все должно быть, с одной стороны, обыкновенно, с другой – иметь право на существование, и собеседник должен понимать и то и другое. Да и мало ли, мол, чего я тебе сам могу рассказать.

Сева выжидающе смотрел, не торопил.

– Я делаю так, что они дают мне все, что мне нужно. Даже когда я забавляюсь.

– Так им и говоришь?

– Нет, зачем же, – улыбнулся Валера.

– А что ты сказал водителю?

– Юре? – он себе сейчас нравился. – Я извинился и сказал, что мы должны на время воспользоваться его машиной. И что неприятностей ни у кого не будет, если он не будет глупить.

– Да, что-то такое я и предположил, когда увидел, что он едва не ходит под себя.

Валера беззвучно смеялся.

– Это он еще от пива отказался – а то бы и пива за его счет попили.

– Но мне ты помог.

– А чего с тебя взять?.. Хотя… – и Валера улыбнулся. – Ты в армии был?

– Нет, я студент пока, может еще пойду.

– Я там освоил один метод единоборств – на мизинцах. Два человека сцепляются мизинцами – и тянут в стороны изо всех сил. Кто разжал, тот и проиграл. Я всегда по этой игре определяю, сильнее я человека или нет. Хочешь попробовать?

– Не хочу.

– Покажи мизинец. Цепляй. На счет «три». Раз, два, три…

У него были железные пальцы, Сева продержался недолго. И попытался сделать маневр:

– В Чечню попал?

– Конечно, попал, а как же, – его порозовевшие после белой ночи глаза в этот момент смеялись. Они выдавали присутствие в разговоре каких-то значений, которых Сева не понимал – и, кажется, по замыслу говорящего, и не должен был понимать. А Сева, еще ощущая свой горящий после единоборства, отвлекающий его теперь палец, старался смотреть просто, почти сознательно не вдумываясь, но – пребывая настороже.

– Два одноклассника оттуда вернулись, – поддержал тему Сева. – Один был буйным, стал тихим, почти затворником. Другой был маменькиным сыночком – теперь после рюмки даже самой маменьке достается – с катушек слетает моментально, – второй одноклассник на самом деле был не его, но хорошо ложился в строку.