Расщепление (СИ)

Пока я бежал, ощущение почти осязательной сопричастности к окружающей меня сказке буквально витало в воздухе. Пересекая центральную аллею парка, я отметил, как по-новому в густом, маслянистом свете желтых фонарей выглядят выгнутые скамейки, клумбы меж ними и деревья, постепенно растворяющиеся в темноте. Когда же, добежав до живой изгороди, я обогнул ее, то буквально обомлел от вида, возникшего передо мной. То была гигантская, от земли до неба, "HDR фотография", мне бы хотелось сказать -- сказки, но язык не поворачивается назвать увиденное столь добрым словом.

Скамейка, два ярко-белых фонаря по ее краям, шатер из неестественно зеленых листьев каштанов над нею и почти овеществленный черный круг на траве. Восторженность и эйфория, питающие меня еще секунду назад, сразу исчезли, и я остановился. Воспоминания о произошедшем вчера (уже вчера) воскресли в появившейся вдруг тревоге и едва слышном поскуливании внутри меня. Болезненно четкая, перенасыщенно темная -- недобрая сказка поджидала меня впереди.

Я постоял, огляделся и, не заметив чего-либо необычного, точнее выбивающегося из окружения, не спеша направился к каштанам.

До скамейки оставалось шагов десять, когда из-за дерева, о которое прошлым днем расшибся незнакомец в балахоне, вышла огромная человекоподобная туша и походочкой моряка двинулась прямиком ко мне.

Слово "туша" я употребил преднамеренно и в совершенно оскорбительном ключе, потому что приближающийся человек в тот момент ассоциировался у меня лишь с карой небесной.

Остановившись почти у скамейки, я наблюдал, как туша, расплываясь в столь не характерной для нее улыбке, подходила все ближе и ближе. Когда же она замерла метрах в двух от меня и мы, подобно двум дуэлянтам, продолжали изучающе смотреть друг на друга, восторженность последних минут окончательно меня покинула, и я облачился в броню иронии.

-- Не спится, капитан? -- спросил я, ухмыляясь.

-- И вам, Владимир, доброй ночи, -- ответил невозможно довольный Петров. -- Замечательная ночь для прогулки, -- его губы кривились, а в глазах плясал лукавый огонек, -- я почему-то так и подумал, что встречу вас здесь.

"Ого, Петров ехидничает! -- подумал я. -- Интересно, это его скрытая сущность вырывается под покровом ночи или общение со мной развращает?"

-- Профессионализм, его у вас не отнять, -- сказал я, не пытаясь скрывать насмешку.

-- Что есть, то есть, -- на полном серьезе согласился Петров, -- книгу могли взять только вы. Далеко спрятать времени у вас не было, а значит, она где-то тут, рядом с нами, -- и капитан медленно развел руками в стороны, точно пытаясь объять необъятное.

-- Боже мой, вы гуру дедукции, капитан. Старина Холмс рядом с вами просто младенец.

-- Ну, да, так и есть, -- без тени сомнения подтвердил капитан и опустился на край лавочки. -- Присаживайтесь, Владимир, поговорим.

Внутри меня, вопреки изображаемому спокойствию, царили сумбур и нервозность. Я думал о книге, лежащей в кустах почти за спиной Петрова, и ругал себя за столь неудачно выбранное место для тайника.

-- Вы очень любезны, капитан Петров, -- ответил я, занимая место с другой стороны скамьи, подальше от капитана.

"А может быть, подскочить к кустам, схватить книгу и дать деру? Догнать он меня не догонит, а потом не докажет, что она не моя".

К счастью, я не поддался столь абсурдной идее и вместо игры в догонялки с капитаном големов неожиданно для самого себя выпалил:

-- Рассказывайте правду и лучше не врите!

Хорошая фраза у меня получилась, но интонация, с которой я ее произнес, вышла еще лучше. Я говорил как злой полицейский из боевика, точно мы с капитаном поменялись ролями.

В ответ на мои слова капитан Петров дружелюбно усмехнулся и неожиданно для меня сказал:

-- Расскажу, расскажу. Разрешение я получил, да и без меня вы все узнали бы вскоре.

Повернувшись ко мне, капитан замолчал, а мое любопытство, до этого момента словно отсутствовавшее, не только вдруг появилось, но и взвыло от нетерпения. Если с любопытством я готов, так или иначе, мириться, то другое свое чувство, возникшее в ту же секунду, просто не переношу. О нем я, кажется, уже упоминал -- сопереживание. Пока Петров молча сидел на скамейке, я вдруг ощутил непонятное сочувствие к огромному полицейскому. Но с чего? Да и какое мне вообще дело до душевных мук, мнимых или реальных, преследующего меня копа?

-- Евстигней -- звали человека, с которым вы столкнулись в метро и которого... -- Петров замолчал, затем, после паузы, протянул руку и показал на хорошо заметный черный круг на траве, -- ...здесь убили.

-- Евстигней? -- удивился я.

Поборов бестолковую жалостливость и придавая голосу непонимание, даже толику идиотизма ("включить блондинку", как называет этот прием моя жена), я добавил:

-- Убили?

-- Вы постоянно врете, Владимир, -- произнес Петров, не меняя интонации и, кажется, не веря в мой идиотизм, -- точнее, вы постоянно, причем преднамеренно, недоговариваете и скрываете факты, что вполне можно интерпретировать как ложь; но сейчас об этом не будем.

-- Угу, выстраиваю препоны для следствия, по-сто-янно, -- протянул я.