Расшифрованный Пастернак. Тайны великого романа «Доктор Живаго»

Издание книги в таком виде считаю невозможным. Это противоречило бы моему правилу издавать только вполне законченные сочинения.

Соблаговолите распорядиться о возвращении по моему московскому адресу в возможно кратчайшие сроки рукописи романа «Доктор Живаго», крайне необходимой мне для работы».

По поводу телеграммы Пастернака Фельтринелли д’Анджело вспоминал следующее:

«... Ольга... пришла ко мне, чтобы рассказать о телеграмме, которую вынуждают Пастернака подписать, и просила меня, поскольку он не хочет подчиниться, немедленно навестить его и убедить. Это было нелегкое поручение. Каждый, кто ближе знакомился с Пастернаком, знает, каким он был сердечным, отзывчивым, душевно тонким и широко мыслящим, но в то же время он вспомнит и о его гордом темпераменте, о его вспышках гнева и негодования. Из-за насилия, которому его хотели подвергнуть, он, ожесточаясь, раздраженно отвечал на наши убеждения. Ни дружба, ни симпатия, говорил он почти крича, не дают основания для того, чтобы оправдать акцию; мы не уважаем его; мы обращаемся с ним как с человеком без достоинства. И что должен думать Фельтринелли, которому он недавно писал, что опубликование «Доктора Живаго» есть главная цель его жизни? Не считает же он его глупцом или трусом? Наконец, Пастернак пришел к убеждению, что телеграмме не поверят, да и невозможно остановить дело, так как многие издатели Запада все равно уже сняли копии с оригинала и заключили договоры на издания в соответствующих странах. Так телеграмма была послана». Фельтринелли не обратил никакого внимания на эту телеграмму, поскольку она противоречила не только заключенному в июне 1956 года договору, но и их с Пастернаком секретной договоренности, согласно которой значение имеют только письма, написанные на французском языке.

30 августа в письме к заведующему Отделом культуры ЦК Д.А. Поликарпову Пастернак утверждал: «Телеграммы, которые в предложенном виде я подписал, вызывают мое сожаление не только потому, что я это сделал нехотя и скрепя сердце, но и оттого, что шум, которого желают избежать и которого появление романа нисколько бы не вызвало, подымется только теперь в результате запретительных мер.

Как можно думать, что в век туполевского реактивного самолета, телевизоров, радиолокации и пр., в мире, связанном современными средствами сообщения, взаимным интересом народов друг к другу, именно духом мира и дружбы и т. д.... чье бы то ни было горячее и сосредоточенное творчество может быть утаено от мира простою укупоркой при помощи пробки наподобие бутылки.

Не только в Польше и других странах, отрывки станут известны повсюду без моих усилий. Есть только один способ к успокоению: успокоиться самим и оставить в покое меня и эту тему».

В ответ на обвинения в том, что «он вонзил нож в спину родине», что неизменно повторялось Поликарповым и Сурковым, Пастернак писал:

«Прочесть роман и не усмотреть в нем горячей любви к России невозможно».

Он категорически отказывался посылать вслед за телеграммой «разгневанные письма» издателям, ссылаясь, что еще в 1940-х годах «при силе Сталина» он не соглашался писать такие письма англичанам и чехам, которые его издавали, и появление западных изданий объяснял политикой, которая перекрыла ему все возможности издаваться на родине.

«В чем-то (не со мной, конечно, что я, малая песчинка) у нас перемудрили, - заканчивал он письмо. - Где тонко, там и рвется. Я рад быть по поговорке этой ниткой или одной из этих ниток, но я живой человек и, естественно, мне страшно того, что Вы мне готовите. Тогда Бог вам судья. Все в Вашей воле, и нет ничего в наших законах, что бы я мог ее неограниченности противопоставить».

Сохранившийся машинописный текст телеграммы, отправленной Фельтринелли, носит позднейшую пометку Пастернака: «Текст письма составлен в ЦК, угрожали жизнью».

В эти же дни Пастернак через молодого слависта Витторио Страда успел передать Фельтринелли просьбу не слушаться телеграммы и смело издавать роман точно по тексту имеющейся у него рукописи. Как раз тогда в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, и Витторио Страда дважды приезжал к Пастернаку в Переделкино, сначала в составе группы, а потом и один. Пастернак дал ему прочесть автобиографический очерк.