Расшифрованный Пастернак. Тайны великого романа «Доктор Живаго»

Я пыталась объяснить. Надо знать Б. Л., - говорила я, - ведь он широкий человек, с детской (или гениальной?) непосредственностью думающий, что границы между государствами - это пустяки, и их надо перешагивать людям, стоящим вне общественных категорий, - поэтам, художникам, ученым. Он убежден: никакие границы не должны насильственным образом ограждать интерес одного человека к другому или одной нации - к другой. Он уверен, что не может быть объявлено преступлением духовное общение людей; не на словах, а на деле нужно открыть обмен мыслями и людьми.

Я рассказывала: когда пришли эти два молодых человека (один - сотрудник советского посольства и другой -коммунист-итальянец), он дал им рукопись - для чтения, а не для издания; и притом он не договаривался, что его напечатают, не брал за это никакой платы, не оговаривал каких-либо своих авторских прав - ничего этого не было. И никто из этого не делал тайны, неизбежной, если бы рукопись предумышленно передали для печати. Напротив, мы об этом сообщили по всем инстанциям вплоть до ЦК партии.

Сурков со мной соглашался:

- Да, да, - говорил он, - это в его характере. Но сейчас это так несвоевременно (мне так хотелось вставить Борино: «Так неуместно и несвоевременно только самое великое», но я сдержалась) - надо было его удержать, ведь у него есть такой добрый ангел, как вы...

(Боже мой, мне и присниться тогда не могло, какими грязными помоями Сурков будет поливать этого «доброго ангела».)

Сурков начал докладывать, что произошло между Пастернаком и итальянцами. Увы, от недавней благожелательности не осталось и следа. Начав спокойно с чтения письма «Нового мира», он себя «заводил» во время речи, и с какого-то момента появилось слово «предательство». Мои объяснения он, конечно, не учел. Соболев с места усердно поддакивал Суркову, а тот распалялся все больше. Он утверждал, что роман уже обсужден и осужден у нас, но Пастернак не прислушивается к мнению товарищей; что идет сговор о получении денег из-за границы за роман и т. п.

- Ну что вы выдумываете? - возмутилась я. Но говорить мне не дали.

- Прошу меня не прерывать! - кричал Сурков. Помню, как с места вмешался Твардовский:

- Дайте ему сказать, я хочу понять, что произошло; что вы ей рот затыкаете?

А Катаев, непристойно развалившись в кресле:

- Кого вы, собственно говоря, представительствовать пришли? Ущипните меня, я не знаю, на каком я свете нахожусь, - романы передаются за границу в чужие руки, происходит такое торгашество...

Ажаева больше всего интересовала «технология» передачи романа итальянцам; он на разные лады допытывался:

- Как же он все-таки передал роман? Если бы мы знали - перехватили бы его.

Соболев, одетый как маленький пузатый мальчик, в комбинезон, говорил о том, что он чувствует себя оплеванным, оскорбленным; что поэт, которого так мало знают, вдруг прославился на весь мир таким безобразным способом.

- Вы мне дадите говорить или нет? - возмутилась я. И тут Сурков заорал:

- А почему вы здесь, а не он сам? Почему он не желает с нами разговаривать?

- Да, - ответила я, - ему трудно с вами разговаривать, а на все ваши вопросы могу ответить я.

В ходе рассказа меня все чаще и грубее прерывали. Когда я, обращаясь к Суркову, сказала: «Вот здесь сидит редактор романа Старостин.» - «Какого еще романа, - заорал Сурков, - ваш роман с «Гослитиздатом» я разрушу».

- Если вы мне не дадите говорить, то мне здесь делать нечего, - сказала я.

- Вам вообще здесь делать нечего, - почему-то больше всех кипятился Катаев, - вы кого представительствуете - поэта или предателя, или вам безразлично, что он - предатель своей родины?

Говорить стало невозможно - я села на свое место.

Было сказано, что хочет говорить редактор романа «Доктор Живаго» Анатолий Васильевич Старостин.

- Удивительное дело, - сказал при этих словах Катаев, - отыскался какой-то редактор; разве это еще можно и редактировать?

- Я мог бы вам сказать, - негромко и спокойно говорил Анатолий Васильевич, - что получил в руки совершенное произведение искусства, которое может прозвучать апофеозом русскому народу. Вы же сделали из него повод для травли...»

Напуганная разговором с Алексеем Сурковым, первым секретарем Союза писателей, она обратилась за помощью к Серджио д’Анджело, чтобы тот передал Фельтринелли требование вернуть рукопись и остановить издание.

Пастернак описал эти события в письме 21 августа к Нине Табидзе:

«Здесь было несколько очень страшных дней. Что-то случилось касательно меня в сферах, мне недоступных. Видимо, X (рущеву) показали выборку всего самого неприемлемого из романа. Кроме того (помимо того, что я отдал рукопись за границу), случилось несколько обстоятельств, воспринятых тут с большим раздражением. Тольятти предложил Фельтринелли вернуть рукопись и отказаться от издания романа. Тот ответил, что скорее выйдет из партии, чем порвет со мной, и действительно так и поступил. Было еще несколько мне неизвестных осложнений, увеличивших шум.