Расшифровано временем<br />(Повести и рассказы)

Ничего в нем особого не было. Полкуска хозяйственного мыла, алюминиевая ложка с черенком в виде женской фигурки, пара чистого белья, старое вафельное полотенце, сухие портянки, самодельный блокнотик из половинки школьной тетрада, масленка, немецкий фонарик без батарейки…

Все это мы разложили. Я взял себе блокнотик, Витька, вздохнув, потянулся к ложке. Сенька не стал ничего брать. Попросил разрешения уйти. Минут через пять ушел и Витька…

Блокнотик этот храню по сей день. В нем несколько адресов. Тогда Марк ни с кем не переписывался. Отец его, полковник, военпред, в начале войны был командирован в Иран, вскоре за ним уехала туда же и мать. На предпоследней страничке — стихи, вписанные рукой Семена и посвященные Марку. И обижаться не следует. И дело не в том, что я был командиром роты, а Витька взводным, и судьба нас вроде вознесла над Семеном и Марком или чуть отделила этим от них. Нет, тут существовало иное… Но какое это теперь имеет значение? Марика-то нет уже…

А высоту и переправу тогда мы так и не взяли…

«1 марта, среда.

Наконец-то бегство наше приостановилось. Хорошо это или плохо, — но — передышка. Мы двигались одной колонной. Впереди шли машины с хозяйством полевой почты и военной цензуры. За спиной осталось более двухсот километров. Где-то там, в лесу, могила старика Дитцхофа.

В тот февральский день после полудня позвонили из штаба и приказали срочно готовиться к эвакуации, русские появились в тылах. Все было почти готово, когда они нагрянули. Первыми успели уйти „Даймлеры“ полевой почты и цензуры, мы за ними, погрузив раненых. Грузовик, в котором были мы с Альбертом, выскочил со двора через задние ворота последним, уже под огнем русских. Отъехали метров сто по лесной дороге, когда спохватились: нет Дитцхофа! Я вспомнил: он заливал воду в осветительный аккумулятор. Альберт приказал остановиться, и я побежал назад. Из-за кустов перед воротами я видел, что двор пуст. И вдруг из-за сарая выбежал Дитцхоф — трусцой, лицо бледное, как присыпанное пеплом, шинель расстегнута, карабин волочит за ремень. И тут с другой стороны сарая вышел огромного роста русский. Я снял автомат, но Дитцхоф подтянул карабин и, держа его у живота, не целясь, выстрелил. Русский упал. Дитцхоф уронил карабин. Я закричал ему, и он затрусил ко мне. Изнемогшего, хрипевшего, я почти тащил Дитцхофа к машине. Мы втолкнули его в кузов, прямо на раненых…

Километров через двадцать сделали первую остановку — покормить раненых. Дитцхоф все еще лежал у борта, вытянувшись, как по стойке „смирно“. Я окликнул его, но он не отозвался. Когда я склонился над ним, меня едва не стошнило: от Дитцхофа невероятно воняло. Легкораненый унтер-офицер сверхсрочник сказал:

— Зачем вы везете этого покойника? От него смердит на сто километров вперед. Еще и положили рядом с нами. Он умер, едва вы его вбросили сюда, а перед смертью выпустил под себя отходы за всю неделю…

Я позвал Альберта, он велел убрать тело Дитцхофа. Его зарыли в лесу.