Расшифровано временем<br />(Повести и рассказы)

Рука у Юли налилась болью, отекла под шинами, набухшие синевой пальцы одеревенели. Юля ловила толчки боли, как бы следя за ее движением от кисти к плечу, и тогда становилось чуть легче и можно было не стеречь себя, боясь выдать свое состояние стоном. Она не хотела, да и не имела права быть в тягость этим людям, изможденным, почти потерявшим ощущение собственного тела. А они вдруг лихорадочно и жадно начинали пересчитывать патроны, дотошно проверять, хорошо ли укутаны последним тряпьем затворы автоматов и карабинов. Делали они это сосредоточенно, а вспоминали о хлебе и с сожалением о том, что зря не пристрелили лошадей — конина, если хорошо посолить, тоже вкусная…

Клонило в сон, усталость давила на плечи, склеивала глаза, и, с трудом разлепляя веки, Юля смотрела в огонь. Тельнов жарил ей кусочек свинины, шипел над костром парок от сырого прута, на который было нанизано мясо. Юля понимала, что смерть постоянно подстерегает их на этом пути, может, через час и она погибнет от немецкой пули, но тот крик, расколовший тишину над рекой, еще, казалось, звучал и был страшнее ее представления о собственной смерти…

Сдавая перед выброской документы в штабе, Юля успела уплатить членские взносы и еще раз прочитать номер комсомольского билета: проверяла, правильно ли запомнила его. Если суждено вернуться, думала она, будет просто стыдно, когда пойдет за документами: называется, сходила на задание!

Вывихнула руку, как неудачливая школьница на волейбольной площадке. Ведь майор предупреждал: «Аккуратненько. Только аккуратненько… Если ты выйдешь из строя, Кухарчук и его орлы могут устраиваться там на зимнюю спячку». Хорошо, что встретили этого молоденького радиста…

— Готово. — Тельнов протянул ей мясо. — Вот сухарь.

— А вы?

— Я свою порцию утром съел, — солгал он — Много нельзя, заворот кишок будет.

— Шутник вы…

— Был да весь вышел…

— Где вы жили до войны?

— Тверской я. Монтером работал. Бывало, влезу на столб, держусь на одних «кошках», без ремня, фокусы показываю девчонкам, частушки там пою… Знал их пропасть… Хотите частушку?

— Спойте.

Старшина оглянулся на Белова и, улыбнувшись, продекламировал:

Лошадь лошади сказала:
— Хорошо верблюду жить.
Безо всякого скандала
Раз в неделю может пить!

Девки замуж, девки замуж,
А ребят куда девать?
Сплетем новую корзину,
Повезем их продавать!

Разжевывая ржаной сухарь, Юля хмыкнула.

— Ничего, добраться бы до Берлина! Залезу на самую высокую крышу и такую частушку врежу — вся Европа услышит!

— А вы женаты, Леонтий?

— Нет. Все искал, чтобы сирота была: без приданого, да зато и без тещи… А вы? — осторожно спросил старшина. — Замужем?

— Мужа у меня нет… — Юля не закончила.

Белов ковырял палкой в костре и, занятый своими мыслями, слышал лишь обрывки этого разговора. Ветки, отпылав, превращались в уголья, лопались. Он отодвигал их, постукивал, они легко рассыпались, покрывались пепельной дымкой, совсем не похожие на тот уголь, к которому привык он. То ли дело антрацит! Алмазно твердый, сияющий на гладких изломах, откалывался он от пласта под отбойным молотком тоже пластами. А как горел! Почти бездымно, синим чистым пламенем… Доведется ли еще когда-нибудь колупнуть уголек?.. В памяти ожили звон и подрагивание клети, спускающейся в забой. Он любил утренние смены. Перед спуском любил выкурить по последней с ребятами из бригады. Утро свежее, веселое, ветерок играет слинявшим малиновым полотнищем флага на копре, гудит маневровый паровозик «овечка». В ламповой Галя приготовила ему «карбидку»… Что там, дома?.. Наверное, восстанавливают шахты…

Он понимал: фронт близок, позавчера слышали уже погромыхивание артиллерии, — и заметил, как напряглись лица людей, как словно подались они навстречу этому далекому призывному гулу. И тогда же вдруг подумал: а как бы он без них?.. Одолел бы все? Чужие, незнакомые прежде, а теперь кажется, что ближе и родней нету… Что тут судить-рядить, никто ему сейчас не нужен, кроме них, голодных, иззябших, обессиленных, но проверенных, умеющих одолеть все… Ведь если что — полягут друг за друга… И за него, значит… В последний прорыв… пойдут без удержу за ним. Великую цену положат фрицы, став поперек. Последний прорыв таких людей — дело страшное, вспять жизни им нету… Однако пора…

Опершись ладонями о колени, Белов с усилием поднялся, хотел было позвать Тельнова, увлекшегося разговором с Юлей, но передумал, кликнул сержанта-артиллериста:

— Надо бы идти. Наш случай — пока темно.

— До рассвета еще часа три, комиссар.

— В аккурат и двинем. Спящих нет?

— Дремлют. Сморило… Ничего, разомнутся, когда с фрицем встретятся. Тельнов-то соловьем разливается. Видал?

— Видал, видал… Не наше дело…

Но уже подошел Тельнов:

— Пора, комиссар? Половина пятого.

— Да!.. У фрицев самый сладкий сон со слюнями…