Расшифровано временем

Никого не интересуют отдельные люди, их душевный мир, наконец, их поступки. Будто все друг перед другом виноваты… К чему это приведет — бог знает…

Наступили холода. То мокрый снег, то дождь с ветром. И снова — тоскливая чужая земля. Впрочем, и наша сейчас такая же мокрая и тоскливая…

Старик Дитцхоф очень плох. Исхудал, форма на нем, как на палке, лицо совсем серое, особенно уши, поросшие волосами. Вчера он поскандалил с Густавом Цоллером. Тот принес откуда-то русскую икону, намалеванную на черной от времени и копоти доске. Мы долго ее разглядывали. Цоллер ударом о колено расколол ее пополам и швырнул в печку. Дитцхоф испуганно вскочил и стал выгребать половинки, кричал на Цоллера, что это грех, что бог не простит, а Цоллер смеялся и запихивал их обратно…

Сегодня я сказал Альберту, что с Дитцхофом плохо, так отощал, что кожа будто от костей отделилась. Что ни поест, тут же вырвет. Зачем его держат? У него же трое детей.

— Знаю. Я и доктор Флюммель его смотрели, — ответил Альберт. — Ему уже ничего не поможет — стеноз, рак пищевода.

— Почему же его не отправят на родину в хороший лазарет? — спросила Мария.

— Там для мертвецов нет места…

Я подумал: лучше бы Дитцхофа убило пулей или при бомбежке. Семья получила бы извещение, что он погиб как герой, сражаясь за фюрера. И все бы сочувственно кивали, кто-то помог бы жене и детям. А так — кроме неприязни, они ничего не получат: умирать от болезни, когда тысячи мужей и сыновей гибнут в великом сражении, позорно и нелепо. В этой нелепости есть даже какой-то оскорбительный для нации смысл, унижающий ее достоинство…

— Ничего, Конраду ты не очень огорчайся, — усмехнулся Альберт. — У Дитцхофа есть утешение: все его страдания здесь, как он утверждает, — пустяк. Главное там, на небесах. А там ему будет хорошо. Он в этом уверен… С нами обстоит похуже. Если нам наплевать, что будет там, значит, мы должны хорошенько почувствовать, что происходит здесь…

— В твоей иронии, Альберт, нет веры, сказала Мария.

— Во что?

— Да хоть во что-нибудь. Все, что выпало на долю нашего поколения, — быть первыми во имя будущего германского народа. Только это и должно нас утешать…

— Это я уже слышал, Мария, — перебил он ее.