Рассказ 77

Коля ходил с черным футляром, а в футляре был тульский баян. В школе сразу начались репетиции. Ребята обрадовались: поедут на смотр художественной самодеятельности в город за сто километров по зимнику.

И Нинка собралась — она пела в хоре. А раньше часто сидела в пустом доме и смотрела в окно. Самое интересное в окне были поезда. На станции они стояли совсем мало, две минуты. Но это ничего не значило, все равно было интересно смотреть на людей, чужих, незнакомых, одно слово — пассажиров.

…Вечер наступил синий, шумный. По улицам вдоль высоких сугробов ходили люди; кто за хлебом, кто за вином, кто в столовку, а кто уже домой. Собаки лаяли у домов — приветствовали хозяев. В двери общежития входили и входили. Нинка выглядывала из Асиной комнаты, но Коля все не шел.

Вернулись из леса закарпатцы, усатые парни, приехавшие на Север по вербовке. Прошагал и Петька-тракторист, заботливо оправив дрова перед своей печкой. За ним зашли его земляки, а Коли все не было.

Нинка насмелилась и постучала в комнату, где жил тракторист. Дверь приходилась как раз напротив Асиной. Петька сидел на кровати, разматывая портянки. На стенке висела большая фотография жены Анны.

— Сегодня мы зашибли! — говорил он громко. — За месяц, думаю, три тыщи кубов стрелюем. Бригада в этом сезоне у нас — не то что в прошлом годе. В прошлом годе вальщик был слабоват… А этот — зверь, как включит пилу утром, так до обеда. А тот ушел в гараж, что ли. Я так думаю: не могешь, так иди с места — на свалку пора, значит…

Петька был красный с мороза, довольный и белоглазый. Торчащие уши светились. Девочку он не замечал.

— Дядя Петя! — позвала она тоненько.

Он повернул к дверям курносое упрямое лицо.

— А Коля где? — спросила Нинка. — Николай Васильевич… Не видали?

— Я за им не шпиеню, а на что он тебе нужон?

Нинкино лицо стало не бледным, а сильно-сильно розовым. Теперь по нему можно было догадаться, что будет оно намного лучше к шестнадцати годам, и все уж точно заметят, как выросла у Стриковых дочка.

— Я видал, — откликнулся Петькин земляк Роман, богатырского вида парень, но улыбчивый, с толстыми, как оладьи, губами. Он тракториста вполслуха слушал, ему спать хотелось. — Направился твой музыкант в контору… — И уже к земляку обратился: — Наверное, ему ставку добавят!

— А что ты радуешься? — разозлился тот. — Добавят! Ишь! Ни хрена не делает, а ставку добавляют… Я б такого догнал да еще б добавил…

— Злой ты, Петька, — сказал Роман. — Парень культуру внедряет…

Они еще спорили, гудел за дверью Романов бас, а Нинка встала у входных дверей. «Все равно дождусь», — решила. Глаза опустила в пол. Сердце вздрагивало, когда топали в сенцах, колотили по валенкам трухлявой метлой, когда вваливался кто-нибудь с мороза, обдавая ее свежим облаком пара.

— Ника! Ника! Хачик ревет, а мне дрова таскай! — закричала Ася, и девочка словно из сна выпорхнула. Пронеслась в комнату водиться с ребенком.

Не сказать, чтобы ей очень нравилось водиться. Но как быть в общежитии без дела? Просто поджидать Колю?

С ребенком она вначале говорила тонким голоском, нарочно смеялась, но Хачатур все пищал и пищал. «Надо водиться по-нормальному», — вздохнула Нинка и сдернула с веревки пару пеленок, одна из которых была ее бывшим платьем.

— Не сердись, пожалуйста, вот твои любимые пеленки.

Малыш будто понял и заулыбался большим ртом. Глаза у него были черные, не то что у Петьки — белые, а значит, когда он вырастет, будет во много раз красивее свого случайного папки и жить ему на свете будет привольней, чем тому с женой Анной в новой избе.

Так думала девочка, потому что она уже много что понимала и рассуждала о жизни по-взрослому.

Сонно сидя с заснувшим ребенком на коленях, она могла представить, что это не Асин ребенок, а ее, что отец — не Петька-тракторист, а Коля-музыкант. Широкоплечий Коля с робкой улыбкой, с влажными серыми глазами, в которые было так радостно каждый раз заглянуть. «Ну, давай петь вместе, это называется дуэтом, — говорил он ей в прошлый вечер. — Стой рядом и слушай аккомпанемент». И они пели дуэтом взрослую, но с такими понятными словами песню: «Ты ж мэнэ пидманула, ты ж мэнэ пидвэла…» Нинка при этом лукаво смотрела на музыканта, и ей казалось, что он чувствует то же, что и она.

Через тонкую дверь доносился шум общежития, треск печек, звяканье ведер в умывальной, топанье по коридору больших ног. Из комнаты напротив доносился смех. Наверное, пришел кто-нибудь из жильцов и рассказал новый анекдот. Все эти звуки и шумы были по-своему громкими, и ничего нельзя было разобрать.

Тоненько, невнятно донеслось ти-и. И смолкло. Нинка вздрогнула. Осторожно положила ребенка в кровать и выскочила из комнаты.

Вторая дверь от входа была распахнута настежь. Ровный желтый свет ложился на уже подтоптанные половицы. Шумно было там, и это ти-и не само по себе взялось. Коля доставал из футляра баян. Теперь уже послышался гуд, разошлись мехи. Баянист надевал на плечо ремень. Началась музыка.