Рассказ доктора

Странного, конечно, ничего не было. Всё, что было пережито за день, всё это перепуталось в мозгу и оплелось в картину сна. И даже моё падение во ржи: я зацепился на охоте ружьём за куст и упал на самом деле и испугался, что ружьё выстрелит. И оклик — баринок, баринок! — всё это было на самом деле. Вот только почему я видел во сне такое скорбное и прибывающее лицо деда Антона? Это было странно. Запомните это…

…Когда я проснулся, звёзды уже бледнели… Должно быть шёл уже четвёртый час.

Белели окна. Тишь рассвета уже бродила внизу, а в избе проступали следы зари. Сеялось оттуда что-то неуловимое, живое… Страшно хотелось спать и опять задремал под хриплый шепот деда, читавшего толстую книгу.

Когда я снова проснулся, было уже светло. В тишине утра слышалось быстрое лопотание молодых чижиков. Надо мной, возле лавки, стоял дед Антон и глядел на зорю.

— Проснулся, баринок? — сказал он. А я из писания почитал и досидел до свету. Вон, бабы уже жать пошли по холодку…

…Точно и не было ночи. В гомоне яркого утра выходили мы из деревни, чтобы взять зорю, хоть и позднюю. Дед Антон сам провожал нас за околицу. И опять глядели на нас поля в море яркого солнца, и опять медовые струйки… Шли хлебами по вертлявой дороге, а дед в розовой рубахе стоял во ржи по пояс и, приложив к глазам руку, кричал вослед:

— А на Успеньев-то день захаживайте! Таким пряником угощу — у!…

…Шли мы, закинув за плечи ружья, сбивая осевшую, сыроватую за ночь пыль. Собаки торопкой рысцой трусили впереди, слизывая капли росы с подорожников. Помню, обернулся назад я. Дед всё-ещё стоял и глядел. Розовую рубаху видел я… Как во сне было… Стоял среди золотых волн…

…Потом… — доктор сказал это, понизив голос, — потом мы, действительно, ещё раз были там… Не помню, Успеньев ли день или какой другой праздник. Знаете, потянуло опять туда. Может быть опять хотелось пережить то хорошее, бодрое чувство, с каким я глядел от леса на открывшийся вдруг полевой простор. Кстати, я обещал деду прислать походную аптечку и книжку-лечебник. Но увидали другую картину.

Поля стояли пустыми, тянулось серой щёткой жнитво. Кое-где уже показывались коврики первых озимых всходов, — знаете, эти искрасна-жёлтые с прозеленью… По задворкам деревню обступили мощные, широкопузые омёты! Нет, должно быть, это было не в праздник. Мы слышали этот добрый и чёткий в августовском воздухе стук цепов, весёлый стук, то-то-то… Спешат и тараторят. И стаи голубей над ригами, и облачка зерновой пыли на ветру…

Опять мы ночевали у деда. А на утро он угощал нас свежим хлебом. Я сейчас помню этот дымящийся ноздреватый душистый каравай и вижу, как трогательно погружал в него нож дед Антон. Смотрели мы, с каким благоговением трясущейся рукой делал он это. Новый хлеб! И четыре пары голубых глаз следили за ним, почмокивали рты, и шевелились пальцы… Хлеб… Он ведь с этих полей, таких и серых теперь, с их полей.

— Крестись! — Строго говорил дед, наделяя большими ломтями внуков, — говори: “хлеб насущный“!…

Мы ели хлеб, душистый, необыкновенный…

Да, Господь. И для нас он был напоён ароматом полей и силой этой деревни. Это был живой хлеб. Там, при виде этих весёлых лиц детворы, прыгавшей с огромными дымившимися ломтями перед окнами, при виде пузатых омётов необмолоченной ржи, довольных лиц крестьян, урожай был богатейший, — понял я, что такое урожай для деревни. Что такое хлеб… И потом, в разъездах, когда встречал воза с зерном, бывал на пристанях и видел баржи с хлебом, поезда, нагруженные зерном, когда проходил мимо пекарен, из окон которых тянулись эти пряничные запахи свежего хлеба, я вспоминал ту деревню, Большие Вётла. И ясные глаза детворы с ломтями в руках. И поля, широкие, большие, отдыхающие по осени…

И когда мы с товарищем оделили ребят карамелью, от всех них пахло хлебом и сытостью, и животы их были здорово вздуты. И ели-же они! Они объедались, закусывая лепёшками.

А широкие омёты важно стояли на задах как верная стража. А голуби носились позвякивая крыльями, и песни слышали мы, раскатистые песни.

Доктор встал и прошёлся по комнате, отошёл к окну, поглядел.

— Господа, — каким-то особенным, резким тоном обратился он к нам. Вы видали как едят дети? Конечно видали… крестьянские дети. А вы слыхали, как они просят хлебца?

Когда… нет этого хлебца? Только тогда можно понять это чувство, которое я переживаю сейчас, вспоминая как эти малыши ели… Да… Акулька, Манька, и Тит.

С доктором происходило что-то странное. Он ходил из угла в угол и потирал лоб, точно старался что-то вспомнить.

— Ну, слушайте дальше…