Рассказ из страны папуасов

Ярослав Ивашкевич Рассказ из страны папуасов

Материалом для этого рассказа мне послужили, помимо личных воспоминаний, работы по антропологии Бронислава Малиновского, брошюра Рогинского о Николае Николаевиче Миклухо-Маклае и ряд путевых заметок французских и английских журналистов.

За последнее время ни одна книга не производила на меня такого сильного впечатления, не будила столько мыслей и чувств, как «Далекие годы» — превосходно переведенные на польский язык Енджеевичем воспоминания молодости Константина Паустовского. Не только благодаря мастерской прозе выдающегося писателя, но и потому, что это — книга и о моей юности. В одном городе, в один год окончили мы с Паустовским гимназию, поэтому он извлекает из бездны прошлого те события, которые волновали всю молодежь того времени — смерть ли Толстого или убийство Столыпина, — и даже описывает людей, стоявших у истоков как его, так и моего творческого пути. В моих воспоминаниях, если я их когда-нибудь напишу, эти люди займут то же место, что и в книге советского писателя. Лишь одно вызывает мои возражения — название книги Паустовского «Далекие годы». Дорогой Константин! Разве эти годы далекие? Годы молодости никогда не становятся далекими, они всегда с нами и будут жить вечно. Хотя нас отделяют от них такие грандиозные события, как две войны и Великая Революция в России, мне кажется, что все описываемое Паустовским происходило вчера, позавчера, неделю назад.

Вот хотя бы похороны Столыпина. Словно наяву, вижу я отблеск августовского солнца на куполах Киево-Печерской лавры и вереницу учеников, стоящих уже часа.два у стен церкви в ожидании траурной процессии. Паустовский, как я узнал лишь теперь — почти сорок лет спустя, — стоял со своей школой рядом с нами. Все мы расценивали убийство Столыпина как раскат надвигавшейся бури. Мой приятель Юра, оставленный на второй год в седьмом классе за пропуски занятий, стоял в шеренге учеников довольно далеко от меня. Но я пробрался к нему, и мы начали одну из тех бесконечных бесед, которые ведутся только между друзьями юности. Разговор этот памятен мне еще и тем, что Юра тогда впервые упомянул о своем родственнике, которого он называл «дядя Коля». Это был один из самых знаменитых русских путешественников. К разговору о нем нам еще предстояло вернуться.

Как известно, в нашей памяти остаются не только большие события. Порой память запечатлевает какой-нибудь обычный, ничем не примечательный день, и вдруг, после многих лет, вспоминаются не только цвет неба и мелкие, ничего не значащие события, но помнится даже запах того утра, полдня или вечера, во время которых ничего не произошло и которые все же запали в сердце навеки, может быть, именно благодаря своей обыденности.

Вот и мне помнится такой обыкновенный день, суббота, когда я поехал на футбольное поле посмотреть игру нашего класса, решившего помериться силами с восьмым классом кадетского корпуса. День был уже осенний — прошло недели две со времени похорон Столыпина, — однако полный весенней силы, весенних красок, придающих иногда осенним дням необычайную красоту, трогающую сердце, как последняя ставка в жизненной игре. И сегодня я мог бы нарисовать линию березок с пожелтевшими листьями, купы деревьев, сбегающих с холмов, как на картинах Нестерова, и строгий силуэт здания кадетского корпуса.

Было настолько тепло, что можно было сидеть на траве. Мы с Юрой устроились в стороне, где сетка ворот защищала нас от неожиданных ударов мяча и бросавшихся на него игроков. Нас не особенно увлекал ход игры, несмотря на то, что наши ближайшие друзья лезли из кожи вон, чтобы всадить кадетам гол. Через несколько лет они дрались с этими кадетами уже не шутя.

Мы начали разговор о дяде Коле. Можно представить себе, как в те времена интересовала и захватывала нас деятельность великого путешественника, проведшего целые годы в Меланезии, где его именем было названо северное побережье Новой Гвинеи, прилегающее к заливу Астролябии. В те годы мы воспринимали путешествия, совершавшиеся во второй половине девятнадцатого столетия, еще по-жюльверновски, нас увлекало приключение само по себе. Мы не особенно разбирались, какая идея вдохновляла дядю Колю в далеких морях Океании.