Рассказ лектора

Нельсон снова бочком двинулся к двери — и наткнулся на Пенелопу О, субтильную нервозную британку, специалистку в области сексуальных исследований, занимающую в университете персональный профессорский пост имени Хью М. Хефнера[57]. Ее взяли на факультет и учредили персональную кафедру после книги «Читая маткой: я ставлю классику на хор», в которой она излагала свои фантазии о сексе с великими писателями: с Редьярдом Киплингом в позиции «мужчина сверху», с Платоном по-собачьи, с Вирджинией Вульф на сафический манер. В результате по всей Северной Америке молодые ученые погрузились в новое прочтение литературы, втягивая безответных умерших писателей в свои все более изощренные фантазии: петтинг с Генри Джеймсом, Эмили Дикинсон в коже, менаж-а-труа между У. X. Оденом, Эрнестом Хемингуэем и Эдной Сент-Винсент Миллей[58].

Пенелопа О часто появлялась с кем-нибудь из своих первокурсников, хорошеньким мальчиком или девочкой; сегодня она пришла одна, на десятисантиметровых каблуках, в черных лосинах с рисунком и спущенном с одного плеча свитере, из-под которого выглядывала черная кружевная лямка на худом бледном плече. Жила она, по всей видимости, исключительно на сигаретах и кофе, и воздух вокруг нее вибрировал на частоте никотина. Пропащие Мальчишки только глянули на нее и, как по команде, отступили к стене. Профессор О смерила Нельсона взглядом, потом живо шагнула к Вейссману и протянула руку.

— Мортон, — произнесла она с четким британским выговором. — Какая приятная встреча.

— Ваш слуга, Пенелопа, — сказал Вейссман. В полтора раза выше и в два раза шире, он обеими руками взял ее хрупкую ладонь и склонил голову. По всем возможным основаниям — культурным, идеологическим, сексуальным — они друг друга ненавидели.

Теперь Нельсон мог наконец сбежать, но, когда он протискивался мимо Виты, та ногтями больно ухватила его за локоть и усадила рядом с собой. Она вымученно улыбалась, хотя никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Нельсон протянул ей стакан; Вита даже не заметила, и Нельсон сам залпом выпил холодную воду.

Вошел, сутулясь, Стивен Майкл Стивенс, элегантный и изможденный. Следом, к удивлению Нельсона, показались Куган и Канадская Писательница. Творческих сотрудников почти никогда не приглашали на подобные мероприятия; неловко, если при обсуждении литературы присутствует живой литератор. Куган, во всяком случае, не терялся: под материнским взглядом Канадской Писательницы он направился прямиком к сандвичам, распространяя вокруг запах виски.

За толчеей и рукопожатиями Нельсон различил в коридоре Миранду Делятур; она стояла, прижав руки к груди и закрыв глаза, как актриса перед выходом на сцену. На родной кафедре сравнительного литературоведения ее иногда называли гиеной. Нельсону казалось, что прозвище решительно не подходит такой красивой женщине; впрочем, было известно, что она неоднократно подбирала чужие идеи, обращая их в свои. В нынешней работе Миранда собиралась разнести в пух и прах Франца Кафку, разоблачив его как писателя сексистского и вторичного. «Кафка понимал тараканов, — гласила ее нашумевшая статья в „Женском органе“, — потому что был тараканом». Однако более всего Миранда славилась своей внешностью; сегодня она пришла в облегающем зеленом жакете, мини-юбке и замшевых ботиночках.

Вейссман расправил опущенные плечи и раскинул руки.

— Миранда! — возгласил он, привлекая к ней общее внимание.

— Мортон! — воскликнула та с живой неискренностью. — Я и не знала, что вы сегодня придете.

У нее был школьный выговор кинозвезды тридцатых, Клодетты Кольбер научного мира. Вейссман поднес палец к губам.

— Понимаете, — театральным шепотом произнес он, — вообще-то меня не пригласили, но я не смог усидеть, так что ни гугу.

Предпоследней явилась Виктория Викторинис: вплыла, серебристая и бесшумная, как призрак, пряча глаза под круглыми стеклами темных очков. Проходя вдоль стола, она кивала каждому и замерла, наткнувшись взглядом на Нельсона. Он чуть не вскочил, палец заболел с новой силой, но профессор Викторинис отвернулась и прошла на свое место, соседнее с председательским. Нельсон глянул на Виту: она смотрела себе в колени и остервенело кусала ногти.

Последним, выставив подбородок, вошел декан Акулло. Его черная грива была старательно уложена, черные брюки заканчивались в точности над ботинками. Он был без пиджака, но с незакатанными рукавами, так что все могли видеть золотые запонки, золотую булавку для галстука и еще одну, тоже золотую, в воротничке. От декана пахло крепким одеколоном. За ним следовал пучеглазый Лайонел Гроссмауль; рубашка на размер меньше нужного и синтетические слаксы неудачно подчеркивали сутулые плечи и широкий зад. Он тащился за деканом, как особо вредная шавка, крепко сжимая блокнот и ручку.