Рассказ лектора

После долгих лет блуждания в пустыне, когда он перебивался работой, которую не брал никто другой, консультировал первокурсников и созывал единомышленников на сосисочные и сырные деньги (Холестероловый фонд — назвал это какой-то остроумец), Вейссман восстал из мертвых и выставил свою кандидатуру на выборы декана. Это был прямой вызов профессору Викторинис, которая много лет упорно шла к той же цели. Почти все с нехорошим удовольствием предвкушали драчку. Выборы декана грозили перелиться в референдум о состоянии науки. Последователи Викторинис видели шанс вогнать кол в сердце фаллоцентризма; Вейссман видел шанс восстановить фундамент западной культуры. Неуютно было только выкормышам Вейссмана, особенно Нельсону. На карте стояла его карьера; он понимал, что останется в Мидвесте, только если Вейссмана выберут. Малоприятно было обнаружить, что он значит для наставника не больше, чем какой-нибудь забулдыга для скупщика голосов на избирательном участке, но еще хуже было осознать, что никто не принимает его всерьез как миротворца. Друзья-постмодернисты находили предлоги, чтобы с ним не разговаривать; для них он был всего лишь платный клеврет Вейссмана.

И тут произошло непредвиденное. Технически деканов назначал ректор, высокий мужчина с кустистыми бровями, носивший пристойные вельветовые костюмы; официально факультетские выборы ни к чему его не обязывали. В решающий день Нельсон до последней минуты медлил входить в аудиторию, где должно было состояться голосование. Вейссмана и Викторинис там не было — подобно римским военачальникам, они сидели по кабинетам, ожидая, отправят их командовать легионами или сошлют на Кавказ. В последнюю минуту, раньше чем Нельсон решил, в какой половине аудитории ему сесть, вошел ректор с Антони Акулло, которого все сразу узнали.

— Я сберег вам силы, голосование отменяется. — Видимо, в представлении ректора это значило пошутить. — Уверен, что вы тепло, по-миннесотски, поприветствуете нового декана факультета английского языка.

Ярость и бессильное отчаяние. Вейссман был публично великодушен. Викторинис спрятала гнев в карман и смирилась с очередными пятью годами молчания, заточения и мастерства[77], благо ей было не привыкать. Она стала замдекана, а Вейссман — своего рода министром без портфеля. Про себя оба считали, что битва не закончена, только отложена. Нельсон радовался — ему казалось, что найдено идеальное решение и теперь все будут работать вместе. Однако счастье его длилось недолго. Вскоре он получил записку от Мортона Вейссмана, уведомлявшую, что ему не смогут предоставить место по окончании стажировки. «Мы надеялись, что список ваших публикаций позволит рассмотреть вопрос о вашем дальнейшем пребывании, но… и т. д. и т. п. Может быть, для вас что-нибудь подыщут, — продолжала записка в зловеще неопределенно личной форме, — в программе литературной композиции, пока вы не нашли постоянную работу в другом месте».

Нельсон положительно почувствовал себя англосаксом, одиноким скальдом, чей государь умер, чей горький удел теперь — валы студеные пенить, ища себе других медовых застолий[78]. Прежние напасти миновали, может, минует и эта. Однако его государь не умер; его государь дал ему коленом под зад. Бриджит, по-кельтски несентиментальная, была с самого начала права.

— Другими словами, — сказала она, резко складывая записку пополам, — «Вот ваша шляпа, куда вы заторопились?».

Автобус въехал на холм. Здесь была первая остановка после озера. Водитель затормозил. Все полетели вперед, в том числе мужчина в пальто, который всем весом навалился на Нельсона. Тот обернулся и положил руку мужчине на плечо. Палец горел.

— Простите, — сквозь зубы процедил Нельсон, — не затруднит ли вас самую малость подвинуться?

Палец разрядился. Мужчина в пальто сморгнул и отпрянул назад. Все, кто стоял за ним в длинном проходе, посыпались, как домино, пока последняя пассажирка, толстенная тетка в форме медсестры, не расплющила двух девиц на заднем сиденье. Нельсону стало смешно и страшно. Люди, падая, кричали и размахивали руками, девицы, придавленные толстой медсестрой, визжали. Водитель вскочил и бросился в проход, сметая последних оставшихся на ногах пассажиров.