Рассказ о брате (сборник)

Не удержавшись, я расхохотался; грубоватое бесцеремонное нунэновское словцо угодило в самое яблочко. На наших курсах — и, как мне думается, и на других писательских семинарах — в самом деле присутствовал определенный налет «чокнутости». И в метафорическом смысле — в творчестве: когда сложные и частенько неприглядные события реальности подменялись приторными сказочками; и в прямом житейском смысле. Например, как я подозревал, одна моя очкастенькая простоватенькая толстушка — явно чокнутая. Наружностью своей девушка пренебрегала, зато стихи, которые поставляла мне на рецензию, ошеломляли замысловатыми откровенными эротическими образами. Сегодня я должен был возвратить ей очередные. Хотя я посмеялся над ними, дал почитать Эйлине, и та в свой черед тоже позабавилась, но на свой лад поэма являла весьма красноречивую иллюстрацию климата любви семидесятых годов; желание без нежности, крушение любви поклонения под натиском готовно утоляемого желания. Юнис — толстушку эту я всегда видел в брюках, а сегодня, невзирая на морозец, она нарядилась в дымчато — серые нейлоновые чулки, и обрисовались неожиданно красивые ножки: закинув ногу на ногу, девушка устроилась так, что пропустить их мимо глаз было невозможно: в первом ряду. Обладательница ножек предвкушающе распахнула блокнот и нацелила ручку, горя рвением немедля занести в него самую малую крупицу истины, кою я изреку. Мое убеждение, будто герои ее стихов всего лишь плод воспаленной фантазии, пошатнулось. Кто знает, может, и ей выпадали минуты? Ножка за ножку, ножка вниз.

— Итак, мне представляется, — приступил я, — что во всяком семинаре, подобном нашему, неизбежно брожение противоречий. Ведь в отличие от прочих дисциплин, тут мы сталкиваемся с тем, что труд литератора членится на множество составных, имеет самые различные уровни мотивации и реального воплощения. Попросите футбольного болельщика средней осведомленности назвать шестерку лучших игроков сезона, и в его список войдут едва ли не те же, кто числится в списке спортивных комментаторов — знатоков. Список его совпадет и со списком болельщика — интеллигента, например. Для них критерий, кто лучший, — единый. Лучший — тот, чья игра доставляет наибольшее удовольствие. Но поинтересуйтесь у рядового читателя, что он читает, и вряд ли услышите в ответ — Марселя Пруста. Или стихи. Нет. Читает он Гаролда Робинсона какого-нибудь. Тут единодушия во мнениях искать не приходится. Его нет. Жизнь книг с исполинскими тиражами зачастую скоротечна. А книги, которые и через полвека не перестанут читать — читать ради удовольствия, ради эстетического наслаждения, ради картины сегодняшней жизни, которую они рисуют, — эти книги выходят тиражом весьма скромным и приносят автору мизерные доходы. Это одинаково справедливо и для музыки. И конечно, для живописи. Ван Гог при жизни не продал ни единого полотна. Существовал на подачки брата Тео. Имя Тео сохранилось сегодня лишь благодаря родству с художником, но тогда он считался гордостью семьи. «И чего ты, Винсент, никак не остепенишься? Зарабатывал бы на жизнь приличным ремеслом, как твой брат Тео». — Тут раздались смешки. — Короче, я хочу сказать: обучать человека писать хорошо несинонимично науке, как загребать сочинительством деньги. Хотя верно и то, что для некоторых тут проблемы не возникает. Им довольно выяснить вершину, которой им дано достигнуть, и рынок, на котором есть шансы котироваться. Таким образом, на одном уровне писательство — товар, на другом — искусство, оттого-то так мудрено обучать ему в отличие от математики, например, физики или там шитья да плотничанья. Наверное, мне следовало высказаться еще на первом нашем занятии, но я боялся затемнить предмет нашего курса. Да и хотелось сначала познакомиться с вами, узнать немножко о вас из ваших произведений. Но вопрос теребил мне душу, я так и сяк его крутил и вот сегодня решил наконец все выложить. Нечто вроде промежуточного подведения итогов. А заодно, возможно, тема для дискуссии?

Умолкнув, я оглядел слушателей. Их ряды из-за непогоды поредели, едва набралось человек пятнадцать. Может, стоило повременить, подумал я, изложить свое кредо более полной аудитории?

Во втором ряду поднялась рука — Джек Атертон, парень с бородкой, в теплой куртке. Я кивнул ему.

— Может, вы в эффективности курса сомневаетесь? В его ценности? Могу заверить, что лично мне наши занятия здорово помогают. — Зашуршал согласный шепот остальных. — Сейчас я больше смыслю в том, что делаю, понимаю, что нуждается в доработке и как дорабатывать.

Забеспокоилась миссис Бразертон, аккуратненькая, лет слегка за пятьдесят, в твидовом пальтишке. На щеках у нее зажглись красные пятна. Она полуобернулась к другим и заговорила серьезно, немножко сбивчиво — как человек, не уверенный, стоит ли ему вообще брать слово, но и промолчать нет сил — наболело.