Рассказ о непокое

Под редакцию "України" в Москве была отведена одна-единственная комнатка в помещении Партизанского штаба — во флигеле. Окно наше выходило во двор, который каждое утро заполняли машины, нагруженные длинными свертками парашютов с грузом огневого припаса, продовольствия и другого боевого снаряжения. Отдельно — свертки поменьше — с портативными рациями. Машины привозили это, разгружали, потом прибывали другие машины и забирали драгоценный груз, чтоб доставить на аэродром. Мы смотрели в окно, и каждый выгруженный парашютный сверток встречали радостным приветствием: силы сопротивления на родной, захваченной врагом, земле росли, укреплялось и богатело оснащение боевых партизанских отрядов. Мы смотрели в окно, и каждый сверток, который машина забирала со двора, мы провожали с замиранием сердца: он шел в бой. В комнатке по коридору, недалеко от нашей редакции, жили перед отлетом девушки, которых готовили для работы радистками по ту сторону фронта, — они "подрабатывали" в редакции корректурой, а потом то одна, то другая из них исчезала: это значило, что ночью ее принял самолет, чтобы забросить в самое логово врага. Такой день всегда полон был волнения — как она, как ей там, удачно ли приземлилась, посчастливилось ли сразу найти данную ей явку, обмануть бдительность врага? Но на следующий день на месте улетевшей появлялась уже другая девушка — очередной "абитуриент" с курсов зафронтовых радисток, и жизнь входила в свою "норму". Девушки были все молоденькие — восемнадцать — двадцать лет, — белокурые, черненькие и рыжие, живые или медлительные, смешливые или чересчур серьезные, но для нас — все одинаковые, святые. Разумеется, их пребывание на вражеской территории, их исключительно рискованная работа, тем паче сведения, которые они передавали по радио в Партизанский штаб, — все это была строжайшая военная тайна. Но… проходил день, два, три, а то и больше с момента отлета очередной девушки — и неведомо откуда среди сотрудников штаба, всех редакций и других учреждений на Тверском, восемнадцать, проходил радостный слух: есть прием, есть сведения — девушка-радистка уже успешно выполняет свои обязанности.

Отсюда, из Москвы, с Тверского бульвара, восемнадцать, с парашютом и рацией полетела на родную землю, а потом до конца войны из глубокого вражеского тыла систематически и точно передавала по радио в Партизанский штаб важнейшие разведывательные данные и Майя Блакитная-Вовчик, дочь незабвенного Василя Эллана-Блакитного.

Отсюда, с Тверского, восемнадцать, отправлялись в партизанские отряды для работы и наши товарищи-писатели: Шиян, Баш, Шеремет.

Тут, на Тверском, восемнадцать, можно было иметь точнейшие сведения и с фронтов, и о боях партизанских отрядов по ту сторону фронта. Тут мы знали то, что не печаталось в газетах, что не передавалось и по радио.

Словом, Тверской бульвар, восемнадцать, — то была поистине наша альма матер во время войны.

Позднее, ранней весной сорок третьего, когда прибыл, чтоб занять должность секретаря редакции, Сенченко и, не имея жилья, поселился в самой редакции за шкафом, мы перешли в комнату побольше — в партизанском общежитии на Трубной площади. На втором этаже, в "дортуарах", там получали ночлег связные, прибывавшие из партизанских отрядов или подпольных групп, а на первом разместилось "Украинское издательство", наша редакция и санпропускник. Но дом по Тверскому бульвару по-прежнему остался нашей базой, Сюда продолжала прибывать вся редакционная корреспонденция с фронтов и тылов; тут была и партизанская столовая, где питались вообще все москвичи-украинцы и украинцы-приезжие. Так что здесь происходили наши встречи.

Встречи на Тверском бульваре, восемнадцать!

Только здесь, в этих встречах, можно было услышать живое слово с родной земли. Конечно, это был "материал" для журнала, был это и источник самой точной информации о событиях на фронтах и за фронтами, которой так жаждали в дни войны, но самым дорогим было то, что это были встречи с людьми оттуда: не только их слово, рассказ, а, казалось, самое пожатие руки приближало к родной земле и придавало несокрушимую уверенность, что она есть, будет и освобождение ее не за горами, вот-вот придет.