Расскажи, как живешь

Доходит очередь и до «корзинщиков». Ибрахим Дауд нашел что-то яркое и многообещающее на вид, но при ближайшем рассмотрении это оказывается обломком арабской курительной трубки. Маленький Абдул Джохар застенчиво протягивает несколько крохотных бусин и некий предмет, который Макс тут же хватает, издав одобрительный вопль. Это цилиндрическая печать, почти не поврежденная, да еще и нужного нам периода — действительно ценная находка! Маленький Абдул удостоен похвалы, и на его счет записано целых пять франков! Шеренга восхищенно перешептывается.

Вообще, для наших рабочих, азартных по натуре, раскопки привлекательны прежде всего непредсказуемостью.

И ведь что удивительно: одни звенья удачливые, а другим не везет — и все тут. Прежде чем снимать очередной слой, Макс иногда вдруг говорит:

— Ибрахима и его звено теперь поставлю у внешней стены — уж больно им везло в последнее время, посмотрим, что они найдут на новом квадрате. А бедняге Рейни Джорджу что-то ничего не попадается, ставлю его на хорошее место.

Но — увы и ах! На новом квадрате, где было когда-то беднейшее городское предместье, тут же обнаруживается клад: глиняный горшок с кучей золотых серег. Вероятно, приданое чьей-то дочери. Ибрахим опять получит солидный бакшиш, а Рейни Джорджу, которого Макс поставил на «перспективное» погребение, где, по идее, должно быть множество ценных предметов, опять попадаются одни кости.

Рабочие, удостоенные бакшиша, возвращаются к работе крайне неохотно.

Наконец Макс обошел всех. Еще полчаса, и солнце закатится. Опять слышны свистки. Все кричат: «Фидос!

Фидос!» Конец работы. Мальчишки подбрасывают вверх опорожненные корзины и с криком и хохотом их ловят, потом бегом несутся вниз. Те, кто живет в деревнях неподалеку, в двух-трех милях отсюда, идут домой. Находки в ящиках и корзинах сносят вниз очень осторожно и укладывают в нашу «Мэри». Рабочие, которым с нами по пути, устраиваются у нее на крыше. Мы возвращаемся домой.

По курьезному стечению обстоятельств колодец, который мы начали рыть для себя, оказался на месте древнего колодца. Весть разносится тотчас же, и через пару дней у подножия кургана Макса встречает делегация из пяти седобородых старцев.

Они объясняют, что пришли из самых дальних деревень и что там не хватает воды. Хваджа знает, где прячутся древние колодцы — еще римские. Если он покажет эти места, они будут навеки благодарны ему. Макс уверяет, что это была чистая случайность, но старцы вежливо улыбаются и не верят.

— Ты мудр, хваджа, ты великий мудрец. Все это знают. Все тайны древних для тебя — открытая книга. Ты знаешь, где были города, ты знаешь, где были колодцы. Покажи нам, где их копать, и мы тебя отблагодарим.

Объяснениям Макса никто не верит. По их разумению, он, как всякий великий маг, просто не желает открыть свою тайну. «Он знает, — бормочут они, — но нам не скажет».

— Господи, зачем только мы наткнулись на этот римский колодец, будь он неладен, — ворчит Макс. — Теперь хлопот не оберешься. Сплошные проблемы.

Проблемы возникают и в день оплаты. Официальная валюта в стране — французские франки. Но здесь так долго имели хождение турецкие меджиди, что для наиболее консервативных граждан они и есть настоящие деньги. На базарах их принимают, в банках — нет. Наши рабочие требуют платы исключительно в меджиди. Соответственно, получив в банке официальную валюту, мы отправляем Мишеля на базар: обменять ее на неофициальную, но «твердую» по здешним понятиям.

Меджиди — это огромные тяжелые монеты. Мишель, спотыкаясь, тащит мешки. И высыпает деньги на стол.

Они очень грязные и пахнут чесноком. Накануне дня выплаты у нас сумасшедший вечер: мы считаем меджиди, едва не задыхаясь от едкого запаха!

Мишель наш просто молодец. Он честен, пунктуален и крайне щепетилен. Не умея ни читать, ни писать, он способен совершать сложнейшие подсчеты в уме. Возвратившись с рынка, он называет цену каждого продукта — а их бывает более тридцати! — и сдачу отдает всю, тютелька в тютельку. Еще не было случая, чтобы он ошибся в подсчетах.

Но есть у него и слабости: он любит командовать, постоянно ссорится с мусульманами, страшно упрям и не в ладах с любой техникой.

— Forca! — кричит он, в глазах его загорается дикий огонек, после чего прибор издает зловещий треск.

Но хуже всего — его склонность к экономии. Принеся с рынка гнилые бананы и полувысохшие апельсины, он очень расстраивается, обнаружив, что мы вовсе не ценим его бережливости.

— Что, хороших не было? — спрашиваем мы.

— Были, но дороже. Я решил поэкономить!

Это его самое любимое слово — «economia»! Эта его экономия нам дорого стоит.

И еще он часто повторяет — «Sawi, proba» (А что, если попробовать?). Произносит он это на все возможные лады: с надеждой, с хитрецой, с воодушевлением, уверенно, а иногда с отчаянием. Однако результаты эксперимента оказываются, как правило, неутешительными.

Наша прачка не успела выстирать мои хлопчатобумажные платья, и я решаюсь нацепить на себя чесучовый костюмчик для супруги «строителя империи». Макс в ужасе.

— Господи, что это на тебе?!

Я защищаюсь: зато удобно и нежарко.