Расскажи, расскажи, бродяга

…Ей нездоровилось: кашель, горло саднит. Но к врачу идти не имело смысла. Как ты себя ни чувствуй, диагноз один — ОРЗ. Слово «грипп» в бюллетенях запрещено, будто и болезни такой у нас не водится. Один из нелепых секретов, к которым все привыкли. Например, снежный человек. Пусть бы существовал, кому мешает? Нет, спецы с пеной у рта доказывают, что он невозможен. Или разум у животных. Любая кошка продемонстрирует вам сообразительность, выходящую за рамки инстинктов. Но раз навсегда — инстинктивное поведение — и никаких гвоздей! Точно боятся за престиж венца творения.

Кажется, дома есть горчичники, календула. Добрые бабушкины средства.

Субботу она просидела на бабушкиных средствах, в воскресенье сестра еще облепила ее перцовым пластырем и без конца поила чаем с малиной. Кибрит бездельничала на диване, для верности гнала от себя племянника, стараясь думать о чем-нибудь приятном.

Самым приятным за минувший год была Болгария. По счастью, не в туристической группе, а по приглашению друзей, что давало свободу и больше денег. Сравнительно, конечно. Можно бы истратить вдесятеро против того, что имелось, потому что у прилавков все женские чувства скулили и рвались с цепи.

Впрочем, главное заключалось не в магазинах, а в удивительном радушии окружающих. В крошечном подвальном кафе Софии скрипач, заслышав русский говор, подошел к их столику и заиграл «Очи черные». Это было как улыбка привета, и такие улыбки сопровождали Кибрит целый месяц, куда бы она ни поехала, и сливали день за днем в сплошной праздник

В Болгарии она узнала радость быть русской. В Риге, к примеру, или в Ташкенте кто-нибудь обрадуется тебе потому, что ты русский? Нет. Хоть бы избежать косых взглядов! А тут радовались — «братушки». Болгария была несравненно более славянской, чем Россия. Речь людей, вывески на улицах трогали что-то корневое, может быть, генетическую память. Особенно вывески с твердым знаком в конце слов.

Она привезла манеру говорить «мерси» (Болгария поголовно говорила «мерси»), надолго загар, много воспоминаний и несколько рисованных от руки карт страны: каждый новый знакомый набрасывал для нее маршрут, который бы позволил все увидеть. При этом точно очерчивались контуры болгарской земли, а расстояния между городами были указаны с погрешностью всего в три — пять километров. Очень уютно иметь маленькую родину, которую легко объять сердцем и понять.

К понедельнику остались сонливость и рассеянность. Кибрит знала наперед, что кашель продержится еще с неделю, но будет донимать больше по ночам. И поехала на работу. Если устанет — помогут.

Она легко уживалась в мужском коллективе НТО. С женщинами ладила туже, хотя когда-то ой какой была оголтелой мужененавистницей — ни одной феминистке не снилось. Причина крылась в том, что в детстве уж слишком донимали ее мальчишки — дергали за косы, толкались, дразнили. Это было форменное бедствие, ей буквально не давали прохода. Лет до двенадцати пышно цвела мечта: сложить мальчишек в кучу и прихлопнуть насмерть! После она уразумела, что их террор — деформированное выражение интереса. Она попросту нравилась. Но отголоски мечты держались еще некоторое время. А потом вдруг все стерлось, мальчишки оказались такие же люди, с ними стало весело и просто. Исключая Пал Палыча, в отношениях с которым существовал особый подтекст.

Она вяло занималась графологической экспертизой, прислушиваясь к телу — не настигнет ли предательская ломота в костях, означавшая запрещенную болезнь. Постепенно начала вникать в смысл записки, задумалась над словом «попрежнему». Так полагалось раньше: «повидимому, попрежнему, попустому» — слитно. Это повлекло два мелких открытия: что автор был грамотен и на возрасте.

Когда Пал Палыч появился в лаборатории, Кибрит не сразу и разобрала, чего он хочет.

— Погоди. Излагай потолковее.

Он почесал переносицу, покосился, не слышит ли кто.

— Просьба довольно нахальная… Короче, я дам тебе человека. Без имени. Без биографии. У которого единственная задача — скрыть свое подлинное лицо. Ты вооружишься всеми чудесами криминалистики — и ты скажешь мне, кто он такой!

— Пал Палыч, ты в уме?

— M-м, вопрос дискуссионный.

— Значит, я получаю некий организм, произвожу какой-нибудь спектральный анализ и сообщаю: это Женя Жучкин с Малой Бронной?

— Примерно.

— Вообще, у вас с Шуриком наблюдались иждивенческие тенденции. Но чтобы до такой степени!

Без имени, без биографии. Очевидно, тот же бродяга — дошло до нее.

— А где обещанная фотография?

— У меня, но толку чуть. Он уже плетет новую легенду. С ним можно биться до скончания века!

— Но ты предлагаешь мне работать на пустом месте!

— Какое же пустое? Он прожил целую жизнь! Как существовал? Что делал? Ведь следы этого в нем есть. Например, говорит, что годами пьянствовал. А если у него печень новорожденного младенца?

— Признайся, в чем ты его подозреваешь?

— Думаю, самая крупная фигура из тех, с кем я сталкивался. — И добавил, сам изумленный: — Я его ненавижу…

— Павел, окстись!