Рассказы

Приложенная к его затылку мощная длань воткнула его в заполненную водой лунку всем лицом, но сразу отпустила. Он поднял голову и слепыми в черноте глазами, обиженно поворачиваясь во все стороны, пытался разглядеть нагнувшую и вогнавшую его в мох силу, но видел одну темноту. И тогда раздался гулкий и оглушительный смех.

— Пощупай себя посередине, — сказал бас, похожий на черный гранит.

Он выполнил приказание.

— То, что ты нашел там, — это два нуля и единица. Отныне ты умеешь считать, и это — основа основ. Теперь ты волен идти по лесу, отыскивая светлые места и в каждом из них стараясь набрать как можно больше очков. Считай очки. В этом смысл. Иди. И вот что: в любой момент можешь вернуться назад в пустыню и быстро погибнуть.

— Зачем мне… эти… — дважды запнулся он, но вспомнил и крикнул в черноту, — очки?

— Болван! — отозвался рвущий перепонки голос и исчез для него навсегда.

Хорошо еще, что сам лес был в это время неподвижен и тих. Во все предстоящее ему существование происходящее с большими деревьями на сильном ветру ужасало и изводило его. Под нажимом налегающего на дерево ветра большая масса зелени начинала параллельное перемещение. Силой сдвинутое сообщество листьев уходило с привычных мест, держась за ветки. Шум листьев был очевидно бессмысленным. Обычно спокойно глядящие каждый в свою сторону глухонемые листочки теперь вытягивали шеи в одном направлении, и каждый из них шипел сам по себе. Движение длилось и длилось, еще сантиметр, еще… Хотелось заткнуть хотя бы уши, потому что оторвать взгляд значило совсем отказаться от сочувствия мучимому дереву. Нервы натягивались вместе с напряжением ствола, мысль отказывалась принять ужас возможного древесного треска.

1.

(Родство)

По поводу первого пятна он готов поклясться, что помнит его. Вернее, он помнит только шею и палец. Шея была пирамидой колышущихся от смеха складок, к низу расширяющихся и смешенных в левую сторону, а палец упирался ему в живот, и он в ответ начинал беспокоить воздух — месить его ножками, сжимал и разжимал пальчики ручек, ничего не захватывая, и открывал, наверное, такой же, как у лица над ним, но меньше, овал рта, сужал (это уж точно дорисовывало его воображение) перевозбужденные, счастливые и мутные глазки и хохотал:

— Ва-ха-ха-ха-ха!

— Ва-ха-ха-ха-ха-ха!

— Ва-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Кто это был? Называется ли существо это бабушкой, раз у нее имеются студенистые складки на шее. Такие же, похожие бывают на стволах очень старых деревьев.

2.

(Миражи)

— Он не видит! Он не видит усатого лебедя! — детки покатывались от хохота, тряся ветку с зелеными листьями у него над головой, разгоняя руками и сдувая мошек у него перед самым носом, но их протянутые вперед перед ним указательные пальцы направлены были куда-то вдаль.

Он добросовестно пялил глаза на далекое озеро, обводил внимательным взглядом прибрежный камыш, но так и не мог ничего разглядеть. Он глянул даже в небо, но там было только одно облако калачиком, в дырке которого происходило движение, похожее на шевеление листьев. Ребятишки сорвались с места и побежали, а он смотрел им вслед, пока совсем не почернел поглощавший их лес. Тогда побежал и он.

3.

(Игры)

Это называлось игрой в ножик. На мягкой земле очерчивался круг. Затем его делили ровно пополам. Двое становились каждый на свою половину. Не жребий (примитивная считалка вообще не годилась всего для двух участников) решал, кто начинает игру. По очереди, стоя, игроки метали нож в другой, маленький, круг за пределами круга большого. Для этого в щепотку брался кончик лезвия, один переворот в воздухе, и оно вонзалось в рыхлую землю. Аристократы игры никогда не бросали перочинный нож с такой силой, чтобы лезвие полностью уходило в землю, и черная почва забивалась бы в сочленение стали с ручкой и затем скрипела бы при складывании ножа. Презрительной улыбкой награждался и такой бросок, при котором нож складывался от удара о землю. У кого после равного количества бросков оказывалось больше промахов, терял право начинать игру. Когда же сама игра, наконец, начиналась, первый из игроков метил в середину полукруга другого. Если удар был удачным, а он обычно бывал таковым, вошедшее в землю лезвие указывало направление, по которому проводилась новая граница, оставлявшая сопернику теперь уже только четверть круга.