Рассказы

Сгрудившись у края отвесной пятиметровой ямы, все разом заглянули вниз и отшатнулись от неожиданности: там на клочке сена лежал Музуль, заросший, похудевший (Выпрыжкин сказал бы «усохший»), но живой-живехонький. «Усохший» Музуль лежал неподвижно и тянул нудно, надоедливо и, кажется, совершенно равнодушно:

— Люди добрые, спа-си-и-те-е…

Около него лежали куски хлеба, помидоры, разбитый арбуз и белоголовая бутылка.

— Вот так штука! — воскликнул Хоботька, первым придя в себя. — Прячется, как собака от мух, а ему царство небесное поют. Держи вожжи, Юхим! А то сегодня гуляшки, завтра гуляшки, как бы не остался без рубашки. Андрюха, иди на помощь!

Объединенными усилиями бывшего бригадира извлекли из силосной ямы и поставили пред очи председателя колхоза.

— Это вы!.. — горько произнес Лобовский. — Что же это вы, понимаешь ли?.. Анекдот, ЧП на всю черноземную полосу сотворил. Прославился, пропал!.. В яму силосную свалился… А доложил! Я телеграммы в три адреса еще три дня назад дал о стопроцентном выполнении плана заготовки силоса. Ты преступление совершил, понимаешь ли, введя меня в заблуждение! Товарищ Алеев, зафиксируй.

— Как вы попали в яму? — спросил Алеев.

— Оступился я, — осторожно ответил Музуль и так яростно блеснул белками глаз на деда Хоботьку, что тот зябко повел плечами.

— Выясним. Проверим, — сказал Алеев, неизвестно почему пожимая руку деду. — Дед Хоботька, вы свободны. А с вами еще встретимся, гражданин Музуль. Прятаться в силосную яму от государственной ответственности — здорово, не ожидал от вас.

Считая свое положение в колхозе незыблемым или, может быть, ничего не поняв из происходившего, Музуль крикнул своему бывшему шоферу:

— Машину ко мне!

— Как бы не так! — озорно сказал Хоботька, подмигнув другим. — Машина уже не ваша, гражданин, а наша. Хошь на возилку?

— Опять ты суешься со своей возилкой! — гневно вскричал Музуль, подступая к деду Хоботьке со сжатыми кулаками. — Я тебя вон из колхоза!.. — Но вдруг остановился, обвел все вокруг взглядом, увидел Кавуна, Лобовского, собравшихся возле овчарни колхозников и оборвал речь, будто язык прикусил.

«Почему он так сказал? — подумали все. — Значит, Хоботька еще как-то совался к нему с возилкой?» Думали-гадали, но так и не дознались, каким образом Музуль оказался в силосной яме. Об этом молчал сам Музуль, молчал и дед Хоботька.

Стена

Дед Хоботька появился на МТФ в огромном картузе, искусно сшитом бабкой Дашкой из старого пиджака. В нем дед был похож на иностранца — так утверждали хуторяне. Картуз надежно защищал Хоботьку от солнца — в этом заключалось главное его преимущество, и этого было достаточно, чтобы носить самодельный головной убор с достоинством.

Должность на ферме дед имел неопределенную: обучал молодых волов искусству ходьбы в ярме, возил молоко на сливной пункт, снабжал животноводов свежей ключевой водой. И еще он делал все, что ему сверх того поручали.

Первые дни дед Хоботька присматривался к людям, к делам их, изучал порядки на МТФ (заведующего фермой Платона Перетятько он не изучал — и так знал хорошо), а потом провел беседу с доярками и телятницами.

…Произошло это после обеда. Платон Перетятько спал в тени телятника на куче перепревшего навоза; девушки, перемыв бидоны и выстирав ветошь, вели беседы и рукодельничали.

В комнатах дежурки было неуютно. На стенах висели почерневшие, засиженные мухами плакаты, над задымленной печью качались черные нити паутины.

Дед Хоботька, сняв картуз и пригладив остатки рыжих волос, присел к девушкам на завалинку.

— Девчата, а девчата, — сказал он проникновенно, — а если парубки на ферму забегут, стыдно, небось, нам будет, а? Причепурить бы тут, побелить бы, а котел перенести на кабицу. Как вы думаете, девчата?

— Мы бы, дедушка, хоть сейчас, с удовольствием, да как же без указаний? — отвечают девушки наперебой. — Платон сказал: «Инициатива — дело хорошее, но зачем тогда я на ферме?»

— На что вам указания? Девчата вы хорошие, сами хозяйнуйте! Коль плохо сделано — сделайте лучше, по-людски, без всяких указаний, на биса они вам нужны! Я, девчата, кабицу подправлю, котел перенесем. Глина — рядом, вода — в бочке… Начнем, девчата? Мастерок я прихватил с собой, мел и щетки есть… А, девчата?

Девушки переглянулись, перемигнулись, отложили в сторону кружева и платочки и взялись за щетки.

Необычные звуки и жаркое солнце, заглянувшее за глухой угол телятника, разбудили Платона Перетятько. Помятый и красный, он вышел из-за телятника и остановился посреди двора в тупом недоумении. В «дежурке» звонко смеялись и пели девчата; все забрызганные мелом, они носились по двору с ведрами и щетками. Около куста бузины, напевая «Ой да ты, калинушка…», ловко орудовал мастерком дед Хоботька, перекладывая кабицу.

— Что-о тако-е? — рассерженно сказал Перетятько и, выпятив живот, пошел к деду. — Разве я тебе давал указание ремонтировать печку?

— А зачем, милок, указание? — ласково ответил дед. — Мы сами с усами.

Платон Перетятько еще пуще рассердился:

— Кто тут заведующий: ты, дед Хоботька, или я — Платон Перетятько?