Рассказы

Чашечек было шесть: две красные, две черные, две зеленые. Импортные, небьющиеся, современной формы. Они появились как подарок Энрикеты в последний день рождения Марианы, и с тех пор разговор о том, что чашки одного цвета можно комбинировать с блюдечками другого, прочно навяз в зубах. «Красное с черным — потрясающе!» — таково было мнение Энрикеты. Но Мариана, всегда умевшая тихо поставить на своем, решила, что чашки будут подаваться с блюдцами того же цвета.

— Кофе готов. Подавать? — спросила Мариана. Вопрос был обращен к мужу, а взгляд устремлен на его брата. Тот моргнул и ничего не сказал, ответил Хосе Клаудио:

— Нет еще. Погоди немного. Я хочу сначала выкурить сигарету.

Теперь она смотрела на Хосе Клаудио и думала уже в тысячный раз, что его глаза не похожи на глаза слепого. Рука Хосе Клаудио задвигалась, ощупывая софу.

— Что ты ищешь? — спросила она.

— Зажигалку.

— Справа от тебя.

Рука изменила направление и нашла зажигалку. Большим пальцем, дрожавшим от постоянных поисков, он несколько раз крутанул колесико, но пламя не появилось. Левая рука с точно угаданного расстояния безуспешно пыталась уловить тепло. Тогда Альберто зажег спичку и поднес к сигарете.

— Почему ты ее не выбросишь? — спросил он с улыбкой, о которой слепой мог догадаться, как и обо всех других улыбках, по интонации.

— Потому, что она мне дорога. Это подарок Марианы.

Мариана слегка приоткрыла рот и провела кончиком языка по нижней губе. Это помогало, как помогает и многое другое, обратиться к воспоминаниям. В марте 1953 года ему исполнилось тридцать пять лет, и он еще видел. Они обедали в доме родителей Хосе Клаудио, в Пунта-Горда, ели рис с мидиями, а потом отправились гулять по пляжу. Он обнял ее за плечи, и она почувствовала себя защищенной, возможно даже счастливой, во всяком случае, это было очень похоже на счастье. Они вернулись в дом, и он поцеловал ее, медленно, неторопливо, как целовал всегда. Они обновили зажигалку и вместе выкурили одну сигарету.

Теперь зажигалка уже не работает. Она не очень верила в приметы, но что еще сохранилось от тех времен?

— В этом месяце ты опять не ходил к врачу, — сказал Альберто.

— Не ходил.

— Хочешь, я буду с тобой откровенным?

— Конечно.

— Мне кажется, ты ведешь себя просто глупо.

— А для чего мне идти? Чтобы опять услышать, что я здоров как бык, что моя печень функционирует прекрасно, сердце работает нормально, а желудок — чудесно? Для этого я должен идти? Мне уже осточертело мое замечательное здоровье без зрения.

И зрячий Хосе Клаудио не умел внешне проявлять свои чувства, но Мариана не забыла, каким было его лицо прежде, до того как приобрело это выражение напряженности и затаенной обиды. В их жизни с Хосе Клаудио были хорошие минуты, она не могла и не желала скрывать это. Но когда произошло несчастье, он не захотел принять ее поддержку, не захотел искать у нее прибежища. Вся его гордость сосредоточилась в этом ужасном упорном молчании, которое не нарушалось даже тогда, когда он произносил слова. Хосе Клаудио перестал говорить о себе.

— И все-таки тебе бы следовало пойти к врачу, — поддержала деверя Мариана. — Вспомни, что тебе говорил Менендес.

— Как не помнить: «Для Вас Не Все Потеряно». Ах да, еще одна знаменитая фраза: «Наука Не Верит В Чудеса». Я тоже не верю.

— А почему ты не надеешься? Это свойственно человеку.

— В самом деле? — Сигарета дымилась у него в углу рта.

Хосе Клаудио ушел в себя. А Мариана была не из тех, кто помогает, просто помогает. Ее тактично нужно было натолкнуть на это. Уж такова была Мариана. Правда, это не составило бы большого труда: она была податлива. Конечно, лишиться зрения — это несчастье, но не самое большое. Гораздо страшнее было то, что он всячески, как только мог, старался избегать помощи Марианы. Пренебрегал ее опекой. А она хотела бы опекать его — от всего сердца, ласково, сострадательно.

Но это раньше. Теперь — нет. Постепенно все изменилось. Сначала исчезла нежность. Забота, внимание, поддержка, которые прежде были пронизаны лаской, теперь стали механическими. Без всякого сомнения, она оставалась заботливой и внимательной, но это больше не доставляло ей удовольствия. Потом появился страх вызвать хоть малейший спор. Хосе Клаудио стал агрессивным, он всегда готов был ранить, сказать что-нибудь обидное, проявить жестокую неуступчивость. Когда меньше всего можно было этого ждать, он разражался вдруг утонченно меткими оскорблениями, задевающими до самой глубины, язвительными замечаниями, которые жгли как огонь. И все будто издалека, будто укрывшись за стеной своей слепоты, ограждавшей его от досадной глупости других.

Альберто поднялся с софы и подошел к окну.

— Какая противная осень, — сказал он. — Видишь? — вопрос относился к Мариане.

Ответил Хосе Клаудио:

— Нет. Посмотри ты за меня.