Рассказы

Взрослые понимания и детские страхи органично в ней уживались. «Претендентам» она наставительно разъясняла:

— Людей не одалживают и не дарят! Вы что, не знаете?

От перезвона орденов и медалей, от умиленных взоров и бессмысленных предложений мы с внучкой после завтрака скрывались в лесу, на лужайках, на речном берегу…

Утром того дня мы, как обычно, вышли из своего номера… Но я вспомнила, что надо было позвонить Анечкиным родителям и ответить на их ежедневные вопросы: не забыла ли Аня, что у нее есть мама и папа, что она сказала оригинального, чем поразила видавших виды героев и героинь и каковы наши конкретные планы на предстоящий день. Эта утренняя процедура была обязательной. Иначе родители, по словам жены моего сына, «места себе не находили». Чтобы они свое место нашли, я вернулась в номер, а внучка осталась ждать меня в коридоре.

Выслушав наставления невестки, вняв ее тревогам и пожеланиям в укороченном варианте, так как предупредила, что Аня меня ждет, я вернулась в коридор.

Но внучки там уже не было.

«Что будет, то будет, и как будет, так будет!» — говорила я себе перед атакой на фронте. Но та, почему-то безотказно успокаивавшая меня фраза, в этом случае не сработала… Я позвала Аню, но никто не откликнулся, потому что некому было откликаться. Внезапное, еще необъяснимое беспокойство наэлектризовало мои больные, привыкшие безвольно тащиться ноги, — и я, впервые ощутив, что значит «не чуять под собой ног», побежала вдоль коридора.

Внучки не было ни на нашем третьем этаже, ни на втором, ни на первом. Ничего еще не стряслось — однако необычность ситуации удесятеряет смятение. Куда могла моя дисциплинированная, так боявшаяся за бабушкино сердце Анечка вдруг уйти? Как могла не дождаться меня? И зачем ей понадобилось уходить одной? Ведь подстилки для полян и песчаного берега, бутылка с водой и книга со сказками были у меня, в сумке, которую мы называли «походной».

Каждого, кто мне встречался, я спрашивала: «Мою Анечку не видали?» — «Нет, а что случилось?» Эти ответы-вопросы все настойчивее убеждали меня: что-то случилось. Я все смятеннее объясняла, что она куда-то исчезла, пропала. И каждый поспешно, но с предельным сочувствием успевал сказать мне, что время мы переживаем очень опасное, что детей воруют, берут в заложники… и что надо незамедлительно вызывать не милицию, а «спецназ». Но я понимала, что до спецназовского прибытия не доживу… Мне необходимо было действовать, передвигаться самой. Я верила только своим ногам — и они несли меня в зеленые чащи, сквозь которые мы с Анечкой продирались, на те поляны, где раскладывали свои подстилки, и на речной берег, и на лодочную станцию… Нигде Аню не видели.

Форсирование Днепра не заставляло мое сердце останавливаться и не сжимало голову таким ужасом.

«Вы не встречали мою Анечку?» — «А что с ней?» — «Куда-то она…» — «Недавно в соседнем районе за выкуп украли девочку. Нет, кажется, мальчика… Вы не волнуйтесь… Это не обязательно! Но надо немедленно вызвать…»

«Вы не видели Анечку? Не могу ее найти!» — «Эти злодеи всегда воруют красивых детей: за них можно дороже взять. Надо всех поднять на ноги!»

На деревянной пристани состарившийся «морской волк» не просто привязывал и отвязывал лодки, а распоряжался, командовал ими, как кораблями. Но волком он только выглядел, а на самом деле рассаживал нас с Анечкой в лодке и профессионально садился на весла.

— Бабулия, он в тебя влюблен, — сказала мне как-то внучка.

— Нет, в тебя, — возразила я.

Услышав от меня всё те же слова, лодочник напрягся и сообщил, что где-то недалеко объявился маньяк. Ему рассказывали… После чего он натянул на тельняшку истершийся китель, а на голову форменную фуражку и пошел за своей двустволкой.

Я поняла, что надеяться не на что. На войне такая мысль ни разу не оглушала меня. Чтобы дальше не размышлять, отключить сознание, надо было двигаться, двигаться… Я по-прежнему доверяла лишь своим ногам. «Походная сумка» колотилась об них, но я на это не обращала внимания и не ощущала ее веса. Если бы я остановилась, присела, сердце бы вырвалось на траву, на песок, на дорогу… Хотя присутствия его я уже и не ощущала.

Где было мое хваленое фронтовое мужество? Куда подевалось мое умение смотреть смерти в глаза, о чем когда-то писали в газетах? Нет, я, как и раньше, не боялась глядеть смерти в глаза. Но своей…

«Боже, спаси мою Анечку!.. Верни мою Анечку…» — сами собой шептали губы. Ни разу не шептали они на войне: «Боже, спаси мою жизнь!» Ни единого разу…

Господи, что еще накануне, еще вчера… еще на рассвете сегодня озабочивало меня?! Пусть стрясется со мной и вообще что угодно, но нашлась бы Анечка! Лишь бы увидеть ее своими глазами…

В конце концов я опять оказалась возле пансионата. Бежать больше было некуда. Круг замкнулся, убеждая меня: «Стряслось самое ужасное… непостижимое!»

— Здравствуйте, Алла Михайловна, — раздался безмятежно спокойный голос. — Где ваша внучка? Не привыкла видеть вас врозь.