Рассказы

Он заходит за угол и пропадает. Я закрываю дверь и снова сажусь к машинке. Ладно, значит, у меня есть этот спятивший ученый, он научил макак летать, у него одиннадцать макак с такими вот крылышками. У макак это здорово получается. Ученый даже научил их устраивать гонки. Они гоняют друг за другом вокруг этих столбов, да. Так, теперь посмотрим. Надо, чтобы хорошо получилось. Если хочешь избавиться от рассказа, надо, чтобы в нем фигурировала ебля — и побольше, если можно. Нет, лучше пусть их будет двенадцать макак, шесть самцов и шесть другой разновидности. Нормально. Поехали. Начинается гонка. Вот они первый столб огибают. Как же заставить их поебаться? Я уже два месяца ни единого рассказа не продал. Надо было остаться на этом проклятущем почтамте. Ладно. Поехали. Вокруг первого столба. А может, они просто берут и улетают. Внезапно. Каково, а? Летят в Вашингтон, округ Колумбия, и вьются над Капитолием, роняют какашки на публику, ссут на нее, размазывают говно свое по всему Белому Дому. Можно мне сбросить одну какашку на Президента? Еще чего захотел. Ладно, пусть тогда будет какашка на Государственного Секретаря. Отдаются приказы сбивать их прямо в небе. Трагично, да? Только как же ебля? Хорошо. Хорошо. Впишем и еблю. Сейчас поглядим. Ладно, десять из них подстреливают на лету, бедняжек. Осталось только две. Самец и другая разновидность. Их как бы найти нигде не могут. А тут легавый как–то ночью по парку идет, глядь — вот они, последние, крылышки пристегнуты, ебутся, как сам дьявол. Легавый подходит. Самец слышит, поворачивает голову, поднимает взгляд, одаряет его глупой макачьей ухмылкой, не пропуская ни единого толчка, потом отворачивается и продолжает сношаться. Легавый сносит ему башку. Макаке, то есть. Самка скидывает в отвращении с себя самца и встает на ноги. Для макаки она — хорошенькая такая штучка. Какое–то мгновение легавый думает о, думает о… Но нет, там будет слишком узко, наверное, а она может и укусить, наверное. Пока он это думает, она поворачивается и улетает. Легавый целится в нее на взлете, сбивает ее пулей, она падает. Он подбегает. Она ранена, но жива. Легавый озирается, поднимает ее, вынимает, пытается впихнуть. Ни фига. Влезает только залупа. Блядь. Он бросает ее на землю, подносит пистолет к ее виску и БАМ! все кончено.

Снова звонок.

Я открываю дверь.

Заходят трое парней. Вечно одно парни. Баба ни за что не станет ссать на мое крыльцо, бабы вообще едви ли когда ко мне заходят. Откуда мне, спрашивается, черпать сексуальные замыслы? Я почти забыл, как это делается. Однако, говорят, это как на велосипеде ездить — никогда не разучишься. Лучше, чем на велосипеде.

Пришли Чокнутый Джек и двое парней, которых я не знаю.

— Слушай, Джек, — говорю я. — Я уже подумал, что от тебя избавился.

Джек в ответ садится. Двое остальных садятся. Джек пообещал мне никогда больше не заходить, но большую часть времени он так убухан вином, что обещания его немногого стоят. Он живет с матерью и делает вид, что он художник. Я знаю еще четверых или пятерых, которые живут с матерями или питаются у них, и все претендуют на гения. А матери все у них одинаковые: «Ох, у Нельсона никогда работы не принимали. Он слишком опередил свое время». Но вот, скажем, Нельсон — художник, и у него что–нибудь повесили: «Ох, у Нельсона картина висит на этой неделе в галереях Уорнера — Финча. Его гений наконец–то признали! За работу он просит 4.000 долларов. Как вы думаете, это не много?» Нельсон, Джек, Бидди, Норман, Джимми и Кетя. Блядь.

Джек влатан в джинсы, босиком, без рубашки, без майки, только на плечи наброшена коричневая шаль. У одного парня борода, он ухмыляется и беспрерывно заливается румянцем. Третий просто жирный. Пиявка какая–то.

— Ты Борста в последнее время не видел? — спрашивает Джек.

— Нет.

— Пивом угости?

— Нет. Вы приходите тут, выдуваете все мое говно, потом сваливаете, а я на мели остаюсь.

— Ладно.

Он подскакивает, выбегает и достает свою бутылку вина, которую заначил у меня на крыльце под подушкой кресла. Возвращается, свинчивает крышечку и присасывается.

— Торчу я в Венеции с этой чувихой и сотней радужек. Чувствую вдруг — мне на хвост садятся, я рву к Борсту вместе с этой чувихой и сотней радужек. Стучусь и говорю ему: «Мухой, пусти меня! У меня сотня радужек и легавые на хвосте!» А Борст дверь–то и закрывает. Я выламываю дверь, вместе с чувихой вламываюсь внутрь. А Борст на полу какого–то парня раздрачивает. Я влетаю в ванную вместе с чувихой, дверь на лопату. Борст стучится. Я говорю: «Не смей сюда заходить!» И час там примерно вместе с этой чувихой просидел. Я ее вспорол пару раз, чтоб не скучно было. Потом вышли.

— А радужки скинул?

— Нет, блин, ложная тревога оказалась. Но Борст очень рассердился.