Рассказы

Охота на жамумбежку — это не просто промысел или народная забава. Поистине, это целый ритуал. До сих пор непонятно, почему приманкой для жамумбежки традиционно остается юная девственница, рожденная в полнолуние. Каждый год, когда приходит пора лова, старший колдун племени отбирает кандидатку в приманки и последняя проходит ряд инициаций, связанных с культом Таванды. Родственники этой девушки всегда считаются осчастливленными, отмеченными прикосновением Великого духа. Поэтому горе пылкому юноше-амбидонийцу, чей любовный жар раньше времени прорвется на избранную духами кандидатку!

Это и немудрено: ведь дотронуться до жамумбежки мужчина не может, если желает оставаться таковым и дальше. Ядовитая слизь, выделяемая ее организмом мгновенно оказывает свое губительное действие. Женщинам такая опасность не грозит, однако считается, что не всякая женщина подходит для жамумбежки, а только и исключительно девственница, рожденная при полнолунии. Был случай, когда кандидатка в приманки попыталась скрыть сам факт потери ею невинности и в результате обман раскрылся сам, когда юноша-амбидониец, некоторым образом причастный к этому, отправился в Зеленые поля Великого Таванды, той же ночью.

Однако, несмотря на все опасности охоты, амбидонийцы продолжают каждый год выходить на лов, а жамумбежьи хвосты ценятся на вес бриллиантов, если, конечно, пойманные особи выловлены с полным соблюдением правил (тогда можно не опасаться, что хвост утратит свое уникальное свойство, о котором амбидонийцы не распространяются даже под страхом смерти).

Я могу похвастать, что сам принял участие в лове и после этого колдун Еомга разрешил мне взять пол-унции высушенного хвоста, объяснив подробно все меры предосторожности. Он и сейчас висит в моем кабинете, укрытый от посторонних взглядов шелковым мешочком, и если верить Еомга, (а не верить ему у меня нет причин) то примерно через год я стану обладать способностью видеть Фую! Это была очень крупная жамумбежка, причем пойманная классически. Вот почему я иногда думаю, что Еомга мог ошибиться только в сроках: иначе как можно объяснить то, что я, в совершенно твердой памяти, видел сегодня ночью? Можете только представить себе, что я ощутил!

ЗНАМЕНОСЦЫ

Льют кровь за меня,

Орошая песок.

Я — символ, я — знамя,

Я — тряпки кусок.

Великолепная картина Гро: «Наполеон на Аркольском мосту», запечатлевшая подвиг двадцатипятилетнего генерала Бонапарта, бросившегося на прорыв к австрийскому отряду со знаменем в руках. Классическое полотно, воспевающее героя-одиночку, которое можно назвать воплощением романтизма.

Теперь рассмотрим внимательно поведение этих фанатичных знаменосцев и вдумаемся, чем оно отличается от действий обычных манипуляторов, которыми психиатрия нарекла самоубийц-симулянтов, и не помышляющих расставаться с жизнью, а делающих из этого своего мнимого намерения отвратительный спектакль, единственно с целью манипулировать ближними, спекулируя на их жалости и сострадании. Бесспорно, однако, что для героического броска на врагов с флагом в руках требуется известная смелость, которая может быть вызвана отчаянным порывом души, но на самом деле заключает в себе гораздо меньше безумия, чем это кажется на первый взгляд. Рискуя принизить красоту поступка и опошлить его до неузнаваемости, я усматриваю в подобной акции и совершенно трезвый расчет: обороняющиеся менее всего опасаются несущегося на них фанатика с триколором в руках. Этот, практически безоружный лицедей интересует отбивающих атаку значительно меньше, нежели его коллеги с ружьями и саблями в руках, поскольку реально навредить он никому не может, а в молниеносном штыковом прорыве нет времени рассуждать о значении подобных жестов для поддержания морального духа армий. Естественно, отстреливающаяся сторона делает своими первоочередными мишенями людей вооруженных: свинцовая пуля, в отличие от бесплотного символа победы является опасностью, так сказать, безусловной. Знаменосцу таковая может достаться, разве что, как шальная, пущенная в толпу атакующих. На миру и смерть красна.

У Толстого, в «Войне и мире» мы наблюдаем эпизод, когда Бонапарт под Аустерлицем, натыкаясь на поверженного князя Андрея со знаменем в руках, восклицает: «Прекрасная смерть!» Ибо, совершив дважды подобный поступок, император видит подтверждение своему собственному героизму (насколько серьезны могут быть последствия). Льву Николаевичу, разумеется, было хорошо известно о произошедшем на Аркольском мосту, тем более, что там Бонапарт уже повторил проделанное им ранее, при Лоди. Поэтому неслучайно князь Андрей по-настоящему погибает позже, при обстоятельствах, в меньшей мере окутанных ореолом романтики: Смерть абсолютно не считается с элементом эстетического, работая прагматично, грязно и делово, не прибегая к котурнам, не нуждаясь во внешней красивости.