Рассказы

Утром я рассказал дедушке, пока он жарил яичницу на сале, что по-моему, у Фроси кто-то живет. А он даже не удивился. Потом появилась молодая худенькая тетя с ключами в руках, заперла фросину дверь, улыбнулась мне и ушла. Она мне сразу понравилась — особенно эта ее тихая улыбка. Ведь это и была принцесса! Я тщетно пытался отыскать следы слез и страданий на ее милом лице, но она быстро отвернулась (наверное, чтоб я не заметил) и удалилась, цокая каблучками. Тогда я рассказал деду, что людоед приходил ночью и мучил эту (кем она являлась на самом деле, было моей тайной) хорошую тетю, что надо позвать милицию, а он только посмеялся (чем меня очень обидел) и сказал, чтоб я не болтал глупостей.

После этого прошло много дней, я жил дома и почти забыл про людоеда. Но когда я опять оказался у дедушки, снова встретил его. Это было на общей кухне. Принцесса варила яйца в маленькой кастрюльке и что-то мне ласково приговаривала. У нее было нарядное платье и очень красные губы. Но тут в дверях показался мой лютый враг, с волосатой грудью, в одних спортивных штанах. Он ухмыльнулся, увидев меня, и продолжая нагло скалиться, подмигнул принцессе. Та растерялась, и когда злодей сделал шаг навстречу, оглянулась в мою сторону, а потом беспомощно и как-то виновато улыбнулась ему, но уже совершенно иначе. Она словно просила, чтоб он не мучил ее хотя бы в моем присутствии. И тот отступил, всем своим видом показывая, что не бросает своих намерений. Потом она что-то резала на доске и я заметил, как у нее текут слезы. А еще пыталась шутить и улыбаться! Но меня не проведешь…

Это было очень давно. Так давно, что я иногда сомневаюсь, было ли это вообще. И хотя я сам теперь — порядочный людоед, мне мало кого было так жалко, как несчастную принцессу. Мне жалко ее по сей день.

СПИ, НАСТЕНЬКА

Ты спи, спи, моя девочка. Сладкий сон к тебе прильни… Твои ножки устали, твои ручки устали. Глазки устали, головочка… Пальчики устали. Ушки твои устали слушать…

— Ой, тетя, что же это такое получается?

— Что, мое солнышко?

— Глазки — мои, ручки — мои, голова — моя. Все — мое. А где же тогда я сама?

— Вопрос, деточка, интересный. Спекулятивный, несколько подловатый. Но на него есть единственный ответ: ты спи, моя девочка и все, что там — это ты. У «я» или «ты» нет всяких там ручек-ножек. Это все чистая пурга. А живой человек, деточка, это как бублик: он состоит из двух частей — теста и дырки. И все почему-то замечают в основном, только тесто, потому что его можно съесть. Но без дырки — и бублик — не бублик. Во всяком случае, бублик неправильный. Колобок это, вот что. Может быть тесто без дырки или дырка не в тесте, но дырки без ничего не бывает. Собственно, дырка оттого-то и бывает, что она — в чем-то, а не сама по себе, так сказать, по определению.

— А живой человек?

— Это — как бублик с дыркой. Без дырки он — Колобок, тело. Труп, если так больше нравится. А дырка без колобка — это… Душа? Нет, глупенькая. Мы говорим о чистой форме.

— Живой?

— Хорошо, что ты так говоришь, «живой». А не «жизнь». Потому что когда говорят Жизнь и Смерть по отдельности — это все равно что говорить о дырке самой по себе. Можно ли говорить о яме, если ее не в чем выкопать? Можно ли сказать о пробеле, если все бело?

— А смерть — это страшно?

— Только пока живешь. Мы с ней носимся, как бублик с дыркой. А как ее не станет — не станет и бублика. Усекла? Будет колобок и пространство. Спи, моя прелесть. Все мы обязательно умрем. Обещаю. Но там снов не будет. Так что, спи пока, девочка.

ДВА КОРОТКИХ РАССКАЗА О ПОДВИГЕ