Рассказы

«Так, значит, я больна? — удивленно спрашивает она; а затем, собравшись с мыслями, внезапно восклицает: — О да, да, я все вспомнила, я хотела... (Тут у нее вырвался стон.) И это, несомненно, вы, сударь, спасли меня. О, если бы вы знали, какую пагубную услугу вы оказали мне! Какое горестное будущее уготовило ваше самопожертвование незнакомой вам женщине».

Теребя свой нос, который по-прежнему горел огнем, я внимательно слушал их разговор, не пропуская ни единого слова, и потому пересказываю вам все в точности, как оно было. Мой хозяин утешал девушку как мог, но она только твердила:

«Ах, если бы вы знали!»

Видно, ему надоело слушать одно и то же, потому что, наклонясь к ее уху, он сказал:

«Я все знаю».

«Вы?» — переспросила она.

«Да! Вы любили, а вас предали и бросили».

«Да, да, предали, — подтвердила она, — подло предали, безжалостно бросили».

«Послушайте, — сказал ей господин Эжен, — поверьте мне ваши горести. Знайте, мною движет не любопытство, а желание быть вам полезным. Мне кажется, что я более не должен быть чужим для вас».

«О нет, нет! — воскликнула она. — Ведь тот, кто готов, как вы, рискнуть жизнью ради другого, — благородный человек. Уверена, что вы не бросили бы несчастную женщину, оставив ей в удел либо вечный позор, либо скорую смерть. Да, да, я все вам расскажу».

Тут я подумал: «Ладно, начало положено, выслушаем историю до конца».

«Но прежде всего, — добавила девушка, — позвольте мне написать отцу, ведь я оставила ему прощальное письмо, в котором сообщила о своем решении, и он теперь думает, что меня уже нет в живых. Вы позволите ему, не правда ли, приехать сюда? О, только бы в порыве отчаяния он не отважился на какой-нибудь безрассудный шаг! Позвольте, я напишу ему, чтобы он приехал незамедлительно. Чувствую, что только с ним я смогу поплакать, а слезы принесут мне облегчение!»

«Напишите, конечно, напишите, — сказал мой хозяин, пододвигая ей перо и чернильницу. — Кто посмеет оттянуть хотя бы на минуту священное свидание дочери с отцом, полагавших, что они разлучены навеки? Пишите, я первый прошу вас об этом. Не теряйте ни минуты. Как должен страдать в эту минуту несчастный ваш отец!»

Тем временем девушка настрочила записку хорошеньким бисерным почерком и, подписавшись, спросила адрес нашего дома.

«Паромная улица, дом тридцать один», — пояснил я.

«Паромная улица, дом тридцать один!» — повторила она.

И — хлоп! — чернильница опрокинулась на простыню. Помолчав, девушка заметила с грустью:

«Верно, само Провидение привело меня сюда».

«Провидение или не Провидение тому виной, а потребуется целая прорва щавелевой кислоты, чтобы вывести это пятно», — пробормотал я.

Господин Эжен казался озадаченным.

«Я вижу, вы удивлены, — проговорила она. — Но, узнав мою историю, вы поймете, почему такое впечатление произвел на меня адрес, названный вашим слугой».

И она вручила ему письмо для своего отца.

«Кантийон, отнеси это письмо».

Я бросаю взгляд на адрес: улица Фоссе-Сен-Виктор.

«Конец не близкий», — говорю.

«Не важно, найми кабриолет и возвращайся обратно через полчаса».

В два счета я выбежал на улицу; мимо проезжал кабриолет, и я вскочил в него.

«Сто су, приятель, чтобы отвезти меня на улицу Фоссе-Сен-Виктор и вернуться обратно!»

Хотелось бы мне самому хоть изредка иметь таких щедрых седоков...

Останавливаемся у невзрачного дома. Стучу, стучу, наконец привратница, брюзжа, отворяет дверь.

«Брюзжи себе, — бормочу я и спрашиваю: — На каком этаже живет господин Дюмон?»

«Боже мой, уж не с вестями ли вы от его дочки?»

«Да, и с отличными», — отвечаю я.

«На шестом этаже, в конце лестницы».

Я поднимаюсь, перескакиваю через две ступеньки; одна дверь приоткрыта; смотрю и вижу старика военного, который безмолвно плачет, целуя какое-то письмо, и заряжает при этом пистолеты. «Должно быть, отец девушки, — думаю, — или я очень ошибаюсь».

Толкаю дверь.

«Я приехал к вам от мадемуазель Мари», — говорю ему.

Он оборачивается, становится бледным как мертвец и переспрашивает:

«От моей дочери?»

«Да, от мадемуазель Мари, вашей дочери. Ведь вы господин Дюмон и были капитаном при том самом?»

Он утвердительно кивает.

«Вот, возьмите письмо от мадемуазель Мари».

Он берет письмо. Скажу, не преувеличивая, сударь, что волосы дыбом стояли у него на голове, а воды у него лилось со лба не меньше, чем из глаз.

«Она жива! — воскликнул он. — И спас ее твой хозяин. Сию минуту, сию же минуту вези меня к ней! Вот возьми, мой друг, возьми!»

Он шарит в ящике небольшого секретера, вынимает оттуда три или четыре пятифранковые монеты, которые словно играли там в прятки, и сует их мне в руку. Я беру деньги, чтобы не обижать его. Осматриваю помещение и думаю: «Не больно ты богат». Поворачиваюсь на каблуках, кладу все двадцать франков позади бюста того самого и говорю отставному военному:

«Благодарю, капитан».

«Ты готов?»

«Жду только вас».

Тут он ринулся вниз по лестнице, да так быстро, как если бы съезжал по перилам.

Я кричу ему:

«Послушайте, послушайте, служивый, на вашей витой лестнице ни черта не видно!»

Какое там! Он был уже внизу. Ладно. Сидим мы в кабриолете, и я говорю ему: