Рассказы

— Тебе все просто, можно трезво рассуждать, судить, искать умные объяснения. А мне Артур брат, и сколько ни объясняй, все равно тошно смотреть, как он тут без конца теребит галстук или оттягивает пальцем воротничок, величает полковника Гордона «сэром», поддакивает каждому твоему слову, вскакивает, стоит мне шевельнуться. Прямо жалкий мальчишка, который пришел хлопотать о месте после второразрядной закрытой школы, — но ему ведь не девятнадцать, ему шестьдесят, пойми, Малькольм, шестьдесят!

— А знаешь, — сказал Малькольм Таррант, ставя рюмку портвейна на маленький столик, — нам с тобой даже представить трудно, какую роль сыграла закрытая школа в жизни Артура. Когда я заезжал к нему в Тамкастер, меня поразило, до чего большое значение придает ей публика в городке. Благодаря ей он добился веса, стал управляющим в банке… точно это не школа, где его когда-то учили, а пропуск на самый верх. А в последнее время она и вообще стала для Артура чем-то вроде спасательного круга. Нам порой кажется, будто в тюрьмах сидят одни выпускники закрытых школ, каждый с незаконно присвоенным военным званием и усами щеточкой — «питомец закрытой школы за решеткой!»… но газеты потому и поднимают шумиху, что это редкость. Одному богу известно, какой ажиотаж начинается среди всяких там рецидивистов — да и надзирателей, если уж на то пошло, — когда к ним попадает такая птица… мы часто разглагольствуем об ужасах войны, но что может быть кошмарнее унтер-офицерского подобострастия. В общем, подобострастие подобострастием, но поверь — Артур извлек из всего этого большую выгоду.

Глубокие темные глаза Маргарет не выдавали смятения, но тонкие, чуть подкрашенные губы плотно сжались, а тапирий нос, достойный карандаша Эдварда Лира, побелел еще больше. Она поплыла через комнату подбросить полено в просторный камин, и ее роскошное вечернее платье из серебристой парчи зашелестело, замерцало в отблесках яркого пламени. Крошечная рюмка с изумрудно-зеленой жидкостью — Малькольм вечно подтрунивал над чисто дамским пристрастием жены к мятному ликеру — осталась на каминной доске между Силеном с пастушкой из челсийского фарфора и скромной серой вазой, полной медных и золотистых хризантем.

— Ты хочешь сказать, — воскликнула она, — что Артур вульгарен? Конечно, вульгарен, всегда был таким! Хотя нет, не всегда! В детстве, — тут ее рот смягчился, — все было по-другому. Зато с годами он стал быстро меняться. Да и как же иначе, если он женился на этой пошлой особе: «А у вас, Маргарет, слуги не воруют?», «Протяни этой публике палец, тут же всю руку отхватят!» — гнусное, мелочное ничтожество, просто какая-то фашистка!

— Милая Маргарет, — сказал Малькольм с той особенной ласково-снисходительной улыбкой, какой всегда встречал политические высказывания жены. — Не забывай, что в глазах Майры ты отчаянная большевичка.

— Да при чем тут политика? — нахмурила она брови, напомнив Малькольму ту серьезную, наивную студенточку, которая пленила его в Кембридже без малого сорок лет назад. — Дело просто в дурном вкусе! Нет, и брак ужасный, и жизнь! Может, только это его и оправдывает. Поживи-ка долго в подобной среде — не то еще натворишь! Я это поняла на суде, когда Майра сидела с этими своими гнусными родственничками и разыгрывала оскорбленную супругу.

— Здесь я с тобой не согласен, — сказал Малькольм, и на миг в его красивом лице с римским носом проглянули все поколения его пуританских предков. — Я так и не смог оправдать его художеств. Я попытался отнестись к нему без предубеждения, увидеть в нем скорее человека больного, чем порочного, — прогрессивные журналы, видно, недаром аккуратной стопкой лежали на его столе, — но когда он отказался от психиатра, только и оставалось, что развести руками.

Маргарет с материнской теплотой улыбнулась мужу и тонкой двузубой вилкой подцепила из деревянной коробочки засахаренный апельсин.

— Как это чудесно, милый, когда все на свете разложено по полочкам, — сказала она. — Да только живых людей в них не втиснуть. Чудак! Артур сроду не пошел бы к психоаналитику: во-первых, для него это дурной тон, а потом он в глубине души боится психоанализа хуже ворожбы.

— Пожалуй, ты права. Артур действительно застрял где-то в средневековье. — Малькольм ловко отвел сигару, и длинный серый столбик пепла, грозивший ссыпаться ему на брюки, упал в пепельницу. — Тем не менее то, что он натворил, — гнусно и не заслуживает никакого оправдания.