Рассказы

— Мистер Дикобраз! — возбужденно закричала в окошко Дженни. — Мистер Дикобраз, дорогой!

— Какая необычная фамилия, — заметил Питер, у которого, правду сказать, уже голова шла кругом от трескотни Нэн.

— Помилуй дружок, что с тобой? Это не фамилия, это за то, что он такой колючий, помнишь, в «Гамлете»: «сердитый дикобраз»? Только на самом-то деле никакой он не колючий, а самый настоящий душка.

Они остановились у парадного крыльца, и объяснения на этом оборвались. Нэн ввела их в длинную комнату с высоким потолком, всю залитую солнцем из больших окон.

— Здесь у нас гостиная, — сказала Нэн, — и в ней полный разгром. Зато по крайней мере без претензий, имеет жилой вид.

Про жилой вид было верно сказано — новому человеку вроде Питера гостиная представлялась неким архипелагом, густым скоплением островов; ее, буквально наезжая друг на друга, загромождали глубокие кресла и диваны, обитые цветастым выгоревшим кретоном, а в тех местах, где озадаченный мореплаватель мог, казалось бы, их обойти, он непременно натыкался по дороге на какой-нибудь стол или скамеечку. На любом кусочке ровной поверхности неустойчиво мостилось что-нибудь бьющееся, придавая особую опасность путешествию. Грязные и чистые тарелки, блюда с остатками бутербродов, недопитые чашки кофе, пепельницы с урожаем окурков за несколько дней; даже семейные фотографии на камине — и те, похоже, теснили к самому краю полки стаканы с недопитым пивом, грозя опрокинуть их на пол. Присесть было негде: на креслах и диванах в беспорядке валялись книги, начатое шитье, рабочие шкатулки, кипы несложенных газет, и тут же рядом — полосатая кошка и две пары плоскогубцев. Когда же, наконец, кое-где расчистили место, под тяжестью тел, оседая, застонали и закряхтели пружины. Питер сел в продавленное кресло, неожиданно провалился и ушиб себе икры о деревянный край сиденья. Было ясно, что каждый диван и каждое кресло облюбованы под жилье кем-то из членов семьи и давно несут сверхсрочную службу.

— Голубчики, позор на мою голову, — сказала Нэн, махнув рукой в сторону блюда с остатками ветчинного рулета, водруженного на мягкий пуфик. Самоубойка-Сэл в отлучке, и мы едим как попало.

— Вот обида! — вскричала Дженни. — Я так мечтала показать Питеру Самоубойку-Сэл!

— Увы, голубушка, с нею опять несчастье.

— Джим Томлин обрюхатил, догулялась, — заметил Хеймиш. — Люди баили, в пруду хотит топиться.

— Перестань, Хеймиш, ты несносен, — сказала Нэн и стала жаловаться на трудности с прислугой, вновь повторяя то, что Питер уже слышал, сидя в машине.

Внезапно дверь распахнулась, и в комнату по-птичьи скакнула сухонькая старушка в ловком сером костюмчике. Ее лицо с млечно-синими, как у котенка, глазками хранило следы миловидности, но сейчас оно было озабочено; поджав губы, нахмурясь, она отбросила со лба седую прядь.

— Нэн, наконец-то! Надо спасать ваш лимонный торт с меренгами, я не справляюсь. Духовка никак не открывается — честное слово, подгорит, окаянный.

— Флопси! — воскликнула Дженни, и:

— Ну, как ты, моя канареечка? — молвила Флопси, принимая ее в свои объятья.

— Флопси, а это Питер.

— Здравствуйте, Питер. До чего же длинный, худущий — я не таким вас себе представляла. Не мешает его подкормить, Дженни, этого твоего Питера. Но только если мы срочно не займемся тортом, сидеть ему нынче без обеда. Вы идете, Нэн?..

— Хорошо тебе, милый? — спросила Дженни.

У Питера хватило сил лишь улыбнуться, зато по крайней мере искренне, раз они остались вдвоем.

— Вот и прекрасно, — сказала она. — Но где же папа? Папочка, ты куда запропастился, ау! — позвала она.

Мистер Кокшотт оказался куда субтильней, чем воображал его себе Питер. Мальчишеское озорное выражение молодило его, и несмотря на лысину, окаймленную сединой, и седые, щеточкой, усы, никто не дал бы ему пятидесяти семи лет. На нем был твидовый костюм, поношенный и мешковатый, с отвисшими карманами, и серый щегольской галстук бабочкой.

— Дженни, душенька, ты прелестно выглядишь, — сказал он и, погладив по голове сидящую на диване дочь, поцеловал ее в лоб.

— Пап, — сказала она. — Папа, миленький, это Питер.

— Так вы и есть тот доблестный муж, коему достало отваги подцепить моего сорванца, — сказал мистер Кокшотт.

— Для этого не требуется особой храбрости, — сказал Питер. — Награда так велика…