Рассказы

Минула, кажется, вечность, пока семейство, покончив со сборами, отбыло, — Питер ни за что не отважился бы признаться Дженни, что вздохнул с облегчением, услышав, как отъезжает от дома автомобиль.

Несмотря на многословные извинения Нэн, что вместо обеда будет всего-навсего легкая закуска, Питер мог заключить, что Кокшотты живут, ни в чем не ведая недостатка; очевидно было, что со всем, чем в совокупности снабжают семью собственный сад, ближние фермы и американские родственники, послевоенные ограничения ее почти не коснулись. Сахарную кукурузу и тунца сменила жареная курица, а завершали трапезу открытый яблочный пирог и лимонный торт с меренгами. Все уплетали за обе щеки, не забывая сетовать на трудные времена, в которые им выпало жить. Мистер Кокшотт высказывался в том смысле, что общество, в котором человек с утонченным вкусом принужден довольствоваться за обедом пивом вместо вина, недостойно именоваться цивилизованным. Хеймиш не понимал, чего еще ждать от прекраснодушного строя, назначение которого — стричь всех под одну гребенку. Флопси предсказывала, что недалек тот день, когда поесть по-человечески можно будет, разве что спустившись в шахту, где рабочих, по ее убеждению, ежечасно потчуют то икрой, то паштетом из гусиной печенки. Нэн твердила, что обожает всю эту сельскую простоту, о такой здоровой пище она и мечтала всю жизнь, но сокрушалась, что из-за нехватки продуктов исчезает былое английское хлебосольство. Дженни, памятуя о присутствии Питера, больше молчала, — впрочем, Питер, приятно пораженный столь непривычным изобилием, был настроен миролюбиво. Настолько, что, сидя в кресле за чашкой превосходного американского кофе, сваренного Нэн, и рюмочкой ликера «Куантро», который откопал в своей сокровищнице мистер Кокшотт, он даже не всполошился, когда его оставили наедине с Хеймишем.

Какое-то время они сидели в молчании; Хеймиш брюзгливо проглядывал вечернюю газету и вдруг без всяких предисловий заговорил:

— Ну, поздравляю, бред достиг крайней точки. Пудрим народу образованием его, с позволения сказать, мозги, учим читать и писать, пичкаем его воображение сексуально-криминалистическим бредом, именуемым кинофильмами, а после — морим голодом, дабы оплатить сии прелестные эротические ленты. Выходит, зрелищ — извольте, а вот хлебушка — прощения просим.

— Да, — отозвался Питер, — хорошего мало. Думается, никто не проиграет, если многие фильмы, которые приходят к нам из Америки, исчезнут с экранов. И все же, пожалуй, вы забываете, до чего большей частью однообразна в наши дни работа — у людей потребность развлечься, найти себе отдушину.

— Я отрицаю, что индустриализация может чему бы то ни было служить оправданием, — сказал Хеймиш. — Мы создали машины, мы же можем от них избавиться. Люди как-то забывают, что никто не лишал нас свободы воли. Вы толкуете о развлечениях — они канули в прошлое вместе с сельским укладом жизни. Что вы разумеете под отдушиной, мне не очень понятно, но, судя по тому, что чаще всего изображают в фильмах, речь идет; о половом сношении — на этот вопрос, как я считаю по отсталости, вполне разумный ответ и поныне дает брак ради продолжения рода. Если же вы говорите о тяге к чему-то помимо сугубо материального, потребности оживить в себе чувство благоговения — это вы, уважаемые, прикончили, покончив с посещением церкви.

Питер, смеясь, возразил, что никак не повинен в оскудении рядов церковной паствы.

— А вы-то в церковь ходите? — спросил Хеймиш.

— Нет. Я, пожалуй, склоняюсь к агностицизму.

— К агностицизму он склоняется! — с презрением протянул Хеймиш. — Иначе говоря, по-видимому, предпочитаете верить не в то, что подтверждается опытом двух тысячелетий, а в новоявленные чудеса какого-нибудь лондонского бакалавришки.

— По-моему, вопрос о расхождении между наукой и религией сегодня несколько утратил остроту, — ответил Питер, сдерживаясь изо всех сил. — В конце концов, мы знаем немало современных физиков, которые очень терпимо относятся к вере.

— Скажите, как мило с их стороны! К тому же, я не о том говорю, что, выражаясь языком Би-би-си, называется «вера в бога», — это, в общем-то, не подлежит обсуждению. Я говорю о посещении церкви. Нежелание имущего и просвещенного сословия ходить в приходские церкви и тем самым служить примером для других есть в наш безответственный век злейшее небрежение своим долгом.

— Но не станете же вы ратовать за то, чтобы в церковь ходили неверующие!

— Э, милый мой, — сказал Хеймиш, — все эти рассуждения о вере и неверии достаточно примитивны. Уважающий себя римлянин мог быть в душе стоиком или эпикурейцем, однако это не мешало ему исполнять свой гражданский долг, принося жертвы богам. Раз нам даны привилегии, мы обязаны вести себя должным образом и подавать пример низшим классам.

— Я считаю, — сердито сказал Питер, — что подобные взгляды — полная дичь, и притом несовместимая с христианством.

— Вот-вот, — сказал Хеймиш, — «Санди экспресс» тоже так считает. А я считаю, что единственно достойный подход к современному миру обязательно и аттестуют как полную дичь.