Рассказы

— А как же вопрос вины и наказания? Благодеяния и вознаграждения?

— О, это просто. Нежизнь в общем загробном мире складывается для каждого по-разному: для одного это рай, а для другого ад. Кто что заслужил. Для грешника гораздо более мучительным наказанием является быть несчастным не среди таких же несчастных, а рядом с теми, кому во всём везёт.

— А… если позволите спросить… вот вы удовлетворены своим пребыванием там?

— Удовлетворена ли я? Должно быть, вы шутите. Разве вы не видите, как плохо я выгляжу? У меня руки трясутся от волнений. Временами я даже теряю охоту к нежизни.

— Но отчего же это?

— Нас, актрис, и без того-то слишком много, а тут ещё и новые постоянно умирают, и каждая хочет играть. Женских ролей в пьесах мало, потому что вечно ставят всё больше про войну. Сплошь мужской состав. Поверьте, я уж и не помню, когда в последний раз играла что-либо приличное. Хорошо ещё, если у какой-то есть кто-нибудь…

— Да что вы говорите! Неужели ж и там такие вещи…

— Боже сохрани, я не имела в виду ничего аморального. Я говорю о мужьях. Впрочем, уже несколько лет и на земле пропихиваются жёны, а не подружки. Эх, да что говорить, и у прессы тоже неплохо получается доставлять неприятности. Мы все там дрожим, чтоб не умер один варшавский рецензент — хорошо же мы будем выглядеть. К счастью, он здоров.

— Действительно, тяжёлая у вас жизнь.

— Да разве это жизнь?!. Я вам больше скажу. С началом сезона опять должны быть увольнения. И как в таких условиях не волноваться?

Актриса расплакалась.

— Как мне жаль, дорогая… Но чем вы заслужили для себя ад?

— Ад? Что вы такое говорите! Это рай!

— В таком случае, в чём для вас заключался бы ад?

— В том, что я не была бы актрисой.

Радиопостановка близилась к концу. Актриса встала с места.

— Мне пора возвращаться, скоро моя реплика. Спасибо вам за приятную беседу, и — до свидания в своё время. Навестите меня там, — сказала она и через глазок индикатора вошла в мой радиоприёмник.

Очевидно, она успела вовремя, потому что вскоре я услышала оттуда её голос.

Я задумываюсь в воскресенье вечером.

Что будет для меня раем, а что — адом?

Страшная история

Я и сама теперь удивляюсь, что так долго ничего не подозревала. Но ужасная истина попросту не пришла мне в голову.

Он был суперсовременный, безукоризненный. До такой степени, что мне следовало бы догадаться значительно раньше.

Когда мы впервые встретились, его лицо самым безупречным образом выражало любовь с первого взгляда: глаза грустные, нос подрагивающий, рот где-то на полдороге между нахальством и лиричностью. Я всегда относилась к тому типу женщин, на которых подобные симптомы действуют моментально. Поэтому и у меня сразу же погрустнели глаза, задрожал нос, а рот оказался на упомянутой выше половине дороги.

Он начал говорить мне о бессмысленности, я отвечала ему о безнадежности, он говорил мне о том, что мир куда-то катится, а я ему об отчуждённости, и вот так, слово за слово, мы и нашли общий язык. Тем более что я жила одна.

Когда утром я проснулась, то предалась своему излюбленному занятию: беспристрастному рассматриванию спящего рядом мужчины. Я надела очки, чтобы видеть его лицо в деталях. Оно было безупречным. В меру гладким, в меру помятым. Морщин ровно столько, чтобы не казаться глуповатым, щетины ровно столько, чтобы выглядеть интимно. Нос властный, уголки губ трогательные. Никакого храпа, никакого полуоткрытого рта. Идеальное лицо. И как же это я тогда не насторожилась…

Он проснулся и заявил, что никогда ещё не чувствовал себя так одиноко, как со мною. Он безошибочно находил нужные слова в нужное время.

Наша любовь была пламенно суперсовременной. За время нашей совместной жизни он 912 раз сказал мне, что не выносит разговоров на личные темы, 1268 раз — что ненавидит, когда его о чём-либо просят, заставляют что-либо делать, в чём-либо убеждают или о чём-нибудь спрашивают, и 304 раза — что он мечтает о том, чтобы наконец-то от меня избавиться, но лишь затем, чтобы почувствовать тогда: только я одна и была ему нужна в этой жизни.

Он соблюдал все правила безупречной современности. Он был одержим наихудшими комплексами и одновременно — манией величия. Ироничный в нежности наедине, растроганный на концерте неабстрактной музыки. Самый счастливый, когда он чувствовал себя несчастным, и близкий к самоубийству, если всё складывалось отлично. Супергиперсовременный. Образцовый. Вы справедливо удивляетесь, что я так долго могла быть слепой…

Лишь некоторое время спустя меня насторожило одно обстоятельство. При всей своей безукоризненности он был лишён очень важного достоинства: в нём всё было предсказуемо. Чего от него ожидать — это было известно заранее. У него были безошибочно противоположные реакции. От своей непременной, согласно самой последней моде, сверхсовременности он не отступил ни на минуту. У меня зародилось ужасное подозрение. И я решила его спровоцировать.

— Скажи, что любишь меня, — шепнула я, прижимаясь к нему.

Он был безошибочен. Он резко отодвинулся и буркнул:

— Ты способна испортить самое хорошее настроение.