Рассказы

Попав из ярко освещенного открытого пространства в сумрачный туннель, я как бы окунулся из солнечного мира в подводную пещеру. Верхушки деревьев над головой образовали густой зеленый навес, сквозь который с трудом пробивались солнечные лучи. Я шел по тропинке в причудливо меняющемся и перетекающем из одного состояния в другое замкнутом мрачном пространстве. Но вот деревья стали попадаться все реже и реже, уступая место густым зарослям орешника, ветви которого переплетались низко над землей; порой мне приходилось отводить их рукой в сторону. Вскоре тропинка пошла под уклон, и я вышел на залитую солнцем полянку. Однако несмотря на то, что надо мной опять простиралось ясное небо, под ногами словно в мрачном лесу шелестел папоротник-орлятник, стелился вереск и хрустели сучья. Внезапно день утратил в моих глазах всю свою прелесть и былую лучезарность. Яркий свет — что это, какой-то оптический эффект, обман зрения? — словно пробивался сквозь плотную завесу, похожую на траурную ткань. Я взглянул вверх: да нет же, солнце ярко сияет высоко над купами деревьев в совершенно безоблачном небе, но как-то не по-весеннему: так светит солнце в унылый ветреный зимний день — куда-то исчезло его ласковое тепло и праздничный блеск. И еще одна странная вещь поразила меня: мне казалось, что в зарослях кустов и на ветвях деревьев будет звенеть и щебетать неугомонное птичье население, улаживая свои весенние проблемы, но, прислушавшись, я не услышал ни одной брачной ноты пернатых созданий — ни посвиста черных дроздов, ни радостного стрекотания зябликов, ни воркования диких голубей, ни крикливого гама соек — совсем ничего. Я остановился, напрягая слух и не веря собственным ушам — нет, я не ошибся: полная тишина. В этой тишине было что-то жуткое, противоестественное, но, решил я, птицам лучше знать, когда им петь, а когда нет, и если они слишком заняты своими делами, чтобы тратить время на досужие песни, — что ж, это их забота.

Я пошел дальше, и тут до меня дошло: ведь я не видел ни одной птахи с того самого момента, как вошел в лес. Ни единой живой твари; и теперь я уже тревожно оглядывался по сторонам поляны, пытаясь обнаружить хоть кого-нибудь, но безрезультатно. Вскоре я пересек лужайку и вошел в окружавшую ее полосу громадных деревьев; по большей части, как я заметил, это были буки, росли они очень густо, близко один от другого, земля под деревьями была практически лишена травяного покрова, только кое-где пробивались чахлые кустики куманики да землю устилала прелая прошлогодняя листва. В этой странной полутьме, устоявшейся в густоте леса, мне трудно было что-либо различать и слева и справа от тропинки. Вот тогда-то я и услышал в первый раз после того, как покинул поляну, звуки, свидетельствовавшие о наличии какого-то живого существа в мрачном лесу. Я обрадовался тому, что хоть заяц-то здесь все-таки есть: вон там, неподалеку, шелестит опавшая листва. Но странно: не очень этот звук походил на быстрое топотанье легких заячьих лапок, скорее, это какой-то значительно более крупный зверь крадется вдоль тропинки, явно стараясь скрыть от меня свое присутствие. Я резко остановился, готовый ко всему, в то же мгновение мой невидимый преследователь, шорох листьев стих, и в наступившей тишине я вдруг ощутил какой-то слабый, но очень неприятный запах, доносящийся до меня: удушливый и смердящий, однако своей резкостью он все же больше напоминал нечто живое, чем разлагающуюся плоть, хотя отдавал гнилью. К горлу подкатила тошнота, и, не испытывая никакого желания почувствовать этот смрад снова, я поторопился поскорее выйти из странного леса — подальше от всей этой фантасмагории.

Наваждение длилось недолго: вскоре я, запыхавшись, выбежал на открытую местность. Прямо передо мной, за лужайкой, виднелись железные ворота в кирпичной стене, сквозь толстые прутья которых я мог разглядеть ухоженный газон и цветочные клумбы. Слева стоял дом; на него и на сад солнце, клонящееся на запад, изливало потоки сверкающих ласковых лучей.