Рассказы

В салоне, Саймон де Кюль вздохнул и вновь разложил карты. До Бодейсии, четвертой, самой большой, планеты системы Флос-Кампи и нынешнего порта назначения Саймона, оставалась еще неделя в ур-пространстве, а он уже устал. На то были причины. Его попутчики оказались невообразимо скучны — поскольку абсолютно незнакомы — за исключением типа, который провел весь рейс в своей каюте, опечатанной дипломатической печатью с изображением паука; и Саймон подозревал, что они утомили бы его, даже если бы ему не пришлось представиться разочарованным мистиком из созвездия Стрельца, озлобленным на себя за былую веру в то, что Тайна, лежащая (или не лежащая) в центре галактики, однажды выплывет и приведет в порядок остальную вселенную, а следовательно, настолько непредсказуемым в своем настроении, что с ним не стоило и пытаться быть учтивым. Предположительно, даже возможно, и некоторые другие пассажиры пытались быть столь же неприветливы к незнакомцам, как Саймон, но эта вероятность не сделала их более занимательными.

Но конечно, ничего из всего этого — ни корабль, ни опоздание, ни пассажиры, ни его поза — не было даже косвенной причиной его усталости. В эти дни предательства, вежливости, легких путешествий и бесконечно неослабевающих физических сил каждый чувствовал усталость, самую чуточку, но постоянно. Вскоре стало трудно вспомнить, кого каждый человек должен изображать — а уж вспомнить, кем он был на самом деле, практически невозможно. Даже Крещеные, которые подверглись стиранию памяти, а затем восстановлению воспоминаний только последнего столетия — этих людей опытный глаз мог определить — мучились в недоумении, как будто еще пытаясь отыскать в недвижных водах свое «я», от которого не осталось даже следа. Невозможно было утаить значительное количество самоубийств среди Крещеных, и Саймон не считал, что причина (как настаивали теоретики и проповедники) связана с каким-то мелким несовершенством метода, которое со временем будет преодолено.

Слишком много времени в распоряжении, вот в чем загвоздка. Люди жили, черт знает, как долго, слишком долго, вот и все. Стирание следов на лице и в памяти не отматывало годы назад; стрела энтропии всегда указывала в одном направлении; девственность это факт, а не просто состояние плевы или памяти. Елена, проснувшаяся в египетской постели Аитры и лишенная воспоминаний, могла на какое-то время ввести Менелая в заблуждение, но всегда найдется другой Парис, и очень скоро — прошлое всегда присутствует в настоящем, как сказал Эзра-Цзе.

Эта аналогия десятитысячелетнего возраста легко всплыла в его памяти. Он считался, и на самом деле был, уроженцем Великой Земли; а от нынешней его персоны жителя Стрельца (бывшего) следовало ожидать знания подобных мифов, чем больше стертого временем, тем лучше — отсюда, по сути, и его бесконечный карточный пасьянс здесь на борту. В этом автоматическом сохранении роли и заключалась его природа и высочайшее мастерство.

И конечно же, он не позволил себя Крестить, хотя его сознание и подвергалось многочисленным менее серьезным изменениям в процессе работы на Великую Землю, и может подвергнуться куда более сильному, если его миссия на Бодейсии провалится. Многие из воспоминаний причиняли боль, и все они болезненно перемешались; но они принадлежали ему, и именно это, прежде всего, придавало им ценность. Некоторые профессиональные предатели ценились за то, что у них не было и быть не могло кризиса индивидуальности. Саймон знал без тщеславия — слишком поздно для тщеславия — что у Великой Земли не было более выдающегося предателя чем он, и именно потому, что такие кризисы случались с ним ежегодно, но он всякий раз их преодолевал.

— Прошу снисхождения, ваше преподобие, — раздался голос за спиной. Белая рука, ухоженная, но мускулистая, протянулась из-за его плеча и переложила Дурака на Падающую Башню. — С моей стороны это беспардонное вмешательство, но я не мог видеть, как этот ход просто напрашивается. Боюсь, я несколько навязчив.

Голос был незнаком, а следовательно, принадлежал человеку, до сих пор находившемуся в уединении дипломатической каюты. Саймон обернулся, готовый на грубость.

Следующим его побуждением было вскочить и бежать. Вопрос о том, кто это, испарился при виде того, что это за существо.

На первый взгляд, перед ним стоял человек с желтой прической пажа, в бледно-фиолетовых чулках, коротких желтовато-коричневых бриджах и более темном фиолетовом камзоле, на боку висел выкидной нож, оружие, предпочитаемое преимущественно дамами. На левой стороне груди золотым гербом сверкал паук, копия паука с печати на двери. На первый взгляд; поскольку Саймону посчастливилось — он не понимал, каким образом — проникнуть под эту кажущуюся оболочку.