Рассказы

— Жаловались, и не раз, да все на свою голову. Доказать не могли. Да и не те были порядки, что ноне. Ну, и выходил зверь-то наш лютый — овцою неповинною. Однажды даже подвести надумались, да не удалось.

— Как подвести?

— Да так, взятку при свидетелях дать, а потом и к начальству.

— Что же, не взял?

— Какое не взял, вдвое взял, да только не взяткой это оказалось.

— Как так? Расскажите!

— Да что я вам, ваше высокоблагородие, своими мужицкими речами докучать буду! Вы, может, после дороги и почивать желаете, — стал отлынивать спохватившийся хозяин, увидав, что он, по его мнению, не в меру заоткровенничал с «начальством».

— Нет, еще рано, ночь велика, пожалуйста, расскажите! — пристал я.

— Будь по вашему, — согласился припертый, что называется, к стене хозяин.

Наполнив стаканы чаем, он начал:

— Ходил я в те поры сельским старостой. От кровопивца-то нашему селу, поблизости, больше всех доставалось. Вот и собрались мы на сход и порешили: дать ему пятьдесят рублев при свидетелях. Меня застрельщиком к нему послали. Прихожу. «Что надо?» — рявкнул барин {Народное прозвище заседателей.}. «Да так и так, ваше благородие, — начал я, — как вы завсегда наш благодетель, о нашем благе радетель и пред начальством заступник, то мир порешил вас отблагодарить». — «Деньгами?» — «Так точно, ваше благородие». — «Что ж, это хорошо», — заметил барин. «Только, ваше благородие, решили, чтобы „депутацией“ в несколько человек поднести». — «Сколько народу?» — «Да окромя меня, трое». — «Гм, — крякнул заседатель, — что ж, это можно! На, вот, тебе мой кошелек». Вытащил он его из кармана и, вынув перво-наперво находившиеся там деньги, передал кошелек мне. «Положи туда деньги и принеси, а они пусть войдут… ничего!» Положили это мы в кошелек пять красненьких, да и айда опять к заседателю, уже вчетвером. «Вы зачем?» — как рявкнет он на нас, у нас всех поджилки затряслись. Одначе я успел выговорить: «Вот кошелек!» — «Кошелек, — ударил он себя по карману, — а я и не заметил, как его на деревне обронил, ну, спасибо, любезные, что нашли и доставили. Заседательские деньги трудовые, святые, день и ночь о вас пекусь, покоя не имея, спасибо, спасибо». Мы только рот разинули и ни с места. «Только, что же это?» — закричал заседатель, взяв кошелек, вынув и сосчитав деньги. «Тут всего пятьдесят рублей, а было сто. Так вы, други любезные, себе половинку прикарманили. Начальство обворовывать! Я вам покажу! В остроге сгною! Чтоб сейчас остальные доставить. Вон!» Я обернулся, а свидетелей моих уж и след простыл. Ну, я и сам задом к двери, — кое-как восвояси убрался. Вот он какой эфиоп-то был, — заключил свой рассказ хозяин.

— Что же дальше? — спросил я.

— Дальше-то… Собрались, покалякали, почесали затылки, полезли за голенища, собрали еще полусотенную, да и предоставили. Одначе, я с вами заболтался, — заметил хозяин. — Покойной ночи, приятного сна!..

Мы расстались.

Я, вынув из ремней одеяло и подушку, устроился на диване и потушил свечу, но долго не мог заснуть. Мне все мерещилась комически-грустная картина шествия опростоволосившихся мужичков, почесывающих затылки и несущих сметливому заседателю его «собственные» деньги.

В НОЧЬ ПОД РОЖДЕСТВО Быль

Памятна для меня эта страшная ночь.

Два года прошло с тех пор, а между тем при одном воспоминании о ней мурашки бегают по спине и волосы дыбом поднимаются. Так живы и так потрясающи ее впечатления.

Был поздний вечер 24 декабря. Я прибыл на Установскую почтовую станцию, отстоящую в двадцати пяти верстах от главного города Енисейской губернии — Красноярска — места моего служения, куда я спешил, возвращаясь из командировки. На дворе стояла страшная стужа; было около сорока градусов мороза, а к вечеру поднялся резкий ветер и начинала крутить вьюга.

Местность — безлесная, однообразная степь с виднеющимися вдали по обеим сторонам хребтами высоких гор — отрогами Саянских.

— Лошадей! — крикнул я, вбежав, совершенно закоченевший, несмотря на надетую на мне доху, в теплую комнату станции.

Из-за стола, на котором стояла высокая лампа со стеклянной, молочного цвета подставкой и самодельным абажуром из писчей бумаги, поднялся старичок-смотритель, прервав какую-то письменную работу. И, сдвинув очки в медной оправе на лоб, меланхолически проговорил:

— Здравствуйте!

— Здравствуйте! — повторил поспешно я, подавая ему руку. — Нельзя ли приказать поскорей лошадей?

— Приказать, отчего нельзя — можно, — тем же тоном продолжал он, — только мой совет вам — здесь переночевать.

— Как переночевать? — вскрикнул я, посмотрев на часы.

Было десять часов вечера. Через два часа я надеялся быть в городе и хоть в первом часу ночи, хоть в час — на елке у губернатора, а там, — там был для меня, как говорит Гамлет, «сильнейший магнит».

— Так, переночевать, а завтра, чуть забрезжит, и ехать, — невозмутимо советовал мне смотритель.

Хладнокровие его взбесило меня.

— Вы с ума сошли! Мне через два часа надо быть в городе! — категорически заявил я.

— Да вы видели, погода-то какая? — уставился он на меня.