Рассказы

— Имеется, — с готовностью отвечал Митька.

— Ну, неси.

Митька, щелкнув пальцем, открывал ладонь, напоминая о вечном законе коммерции. Пятерка ложилась на руку и исчезала в кармане. Исчезал на короткое время и Митька, но тут же возвращался с бутылкой. Клавдия по базу ходила и ухом не вела, вроде все это ее не касается. Но как только закрывались за очередным посетителем ворота, Клавдия говорила короткое:

— Давай.

И перебирались деньги в Клавдин карман, теперь уже на постоянное жительство.

— Боишься, украду? — насмешливо спрашивал Митька.

— Боюсь, — коротко отвечала жена.

— Да-а… — вздыхал Митька. — А между прочим, я этот бизнес придумал. Не твоя голова скумекала. Чего ж я пропью эту пятерку? Сам у себя куплю и напьюсь? Да? — ехидничал он. — Ты же видишь, я на нее и не гляжу, на эту водку, — демонстративно отворачивался он.

Жена Клавдия была большая, толстая, ее трудно пронять.

— Нехай, — говорила она спокойно. — У меня целее.

— А вдруг сдачу надо дать? Чем? К тебе в лифчик лезть? В сейф?

Жена не слушала и уходила к своим делам. Митька досадовал. И не за деньги он переживал. Они ему и в самом деле не нужны были, эти пятерки. Но пустой карман как-то удручающе действовал. Не создавая полного эффекта.

А ведь все придумал он, лично. А Клавдия не сразу и согласилась, опасаясь подвоха. Но Митька ее убедил. Вместе сели на мотоцикл, смотались в Вихляевку, купили ящик, хотя Митька уговаривал сразу два. Но Клавдия купила ящик, для пробы.

Водку продали в тот же вечер. Все двадцать пять бутылок. И тридцать четыре с полтиной оказались в кармане чистенькими.

Клавдии это понравилось. И на следующий день привезли три ящика. Торговля шла бойко. Митька на выпивку не глядел, иное в голове было. Прохаживался он по своему двору гоголем, с готовностью отвечал:

— Имеется… А как же… — щелкал пальцами, подставлял ладонь и прятал деньги в карман.

Ему все не верилось. Вроде с неба падали дармовые деньги. Бутылка — и рубль тридцать восемь. Еще одна — и уже почти два восемьдесят: считай, трояк. Три рубля — его тариф был, дневной, зарплата. Бабы в бригаде за день иной раз и два рубля не вырабатывали, а день-деньской внагибку, на плантации. А тут на тебе: денежки сами идут и вроде прыгают в карман.

Странное было чувство, доселе неведомое, но приятное. И забирало оно крепко. Митька даже о водке забыл. Иной хмель кружил голову.

«Рупь тридцать восемь на десять — пятнадцать рублей… Ну-ну! — удивлялся Митька. — Можно жить. Столько и Тарасов за день не заработает». Тарасов был первым механизатором, работягой.

«Пятнадцать, да еще пятнадцать, да семь… Тридцать семь рубликов! изумлялся он своему барышу. — Бабе месяц надо пахать, а тут…»

И сами собой в голове складывались цифры и цифры. Красные бумажки мелькали и другие, посерьезней.

Амочаевы жили неплохо. У самого — твердый оклад. Клавдия — всю жизнь учетчицей. Грех жаловаться. Дом хороший, и в доме, и в сундуках кое-что. Но теперь Митьке иное стало мерещиться.

— В бога мать, — рассуждал он. — Какие мы деньги теряем. Они под ногами паданкой лежат, а мы ходим, разиня рот, — толковал он брату, двоюродному, тот по соседству жил.

Брат шмыгнул носом и сказал:

— Посодют.

— Как посадят?

— Как… С помощью органов.

— Молодец. Остряк. Я ж тебе по-серьезному.

— И я по-серьезному говорю. Посодют.

— Ну, почему других не сажают, чужих? Мотаются тут, кофтами торгуют, коврами.

— Чего с них взять? А нашего брата враз определят лет на десять.

Митька уходил от брата злой.

Дома было легче разговаривать, с Клавдией. Она любила про деньги.

— Чем мы хуже армян, — втолковывал он жене. — Они, значит, пух, платки скупают, по всем хуторам мотаются, а я с собственных коз не имею права? Нет такого закона. Давай, Клавдия, так: соберемся и повезем свои платки, будем добрые цены искать, настоящую копеечку.

— Неплохо бы… — вздыхала Клавдия. — Кума Лелька к своим отсылала, в Новосибирск. По триста продала. А разве их с моими постановить. Мои козы — изо всего хутора. А боле ста двадцати не дают.

— Теперь дураками не будем, — резал Митька. Чтоб люди на нас наживались. Да на машинах разъезжали, на нашу копеечку. До Северного полюса доберусь, а по пятьсот возьму. Ты же слыхала, бабы-то говорили…

— Слыхала… Страшно.

Это разговор один вспомнили, про бабу с Филонова, Эта баба вовсе на край света заехала, каким-то нерусским продала по пятьсот. Те вроде платками ноги обматывали. Для тепла, заместо портянок.

— Ничего. Не там бывали, — это Митька о срочной службе вспоминал. — Бывали и кое-что знаем. Сумеем продать, може, и подороже еще, — храбрился он. — А уж три-четыре сотни всегда.

У Клавдии уж и слов не было, одни лишь жаркие вздохи.

— А если на хуторе скупать? Давать, положим, по полторы сотни, — не унимался Митька. — Ведь продадут?

— Продадут, — Клавдия на шепот переходила.

— А мы их туда… — тоже шептал Митька. — По триста…

В жар кидало от таких разговоров.

И в голове его зрело такое, о чем даже Клавдии не стоило пока говорить.

В конце недели, как раз перед выходным, Клавдина сестра заболела, в райцентре. Надо было к ней ехать. Митька сам жену провожал на автобус, уговаривал: