Рассказы

Однажды я была собакой

Однажды я была собакой.

Это звучит глупо и, быть может, невероятно. Но это так. Не возьму в толк, как это случилось, но я оказалась большой, лохматой и , кажется, вполне дружелюбной дворнягой. За неимением дома я слонялась то тут, то там в поисках косточки или подсохшего куска хлеба.

К своему счастью или несчастью я встречала много людей, которые иногда меня угощали : реже лакомством, чаще тумаками или грубым словом. Так или иначе, мне приходилось о них думать.

«Какая милая собачка!» – восклицали одни.

«Пошла прочь, дикая зверюга!» – оскалившись, прогоняли меня другие.

Тогда я поняла, что люди очень разные.

Когда я впервые вышла на шумную улицу, они казались мне скучными и одинаковыми – все бесконечно бегущие куда-то, потухшие, тревожные и даже злые. Но коротая свое собачье время, я стала вглядываться в их лица. И вдруг обнаружила, что большой и грустный мужчина имеет грустные уголки губ. Полная, ворчливая тетка умеет искренне по-детски смеяться, а белокурая девочка с глуповатой улыбкой иногда поражает глубоким взрослым взглядом. Так мне открылась вторая правда человечества : люди довольно противоречивы и не столь просты, как мне подумалось сначала.

Я стала наблюдать ( занятие достойное дворовой псины!). И вдруг обнаружилось, что у людей на все есть причины, их истина ютится в скомканных деталях и не стремится быть обнаруженной.

Большого сильного мужчину все считали бесчувственным, а он, шагая на работу, за мохнатыми усами и пыльной фуражкой прятал комочки своих чистых слез и считал деньги, которых едва хватало на еду для жены и двух «оболтусов». Он беспрестанно курил и ругался, выбирая между сливочным маслом и апельсинами, потому что масло было необходимым, а апельсин был желаемым и символизировал праздник в семье. И покупал, конечно, масло, хотя каждый день обещал принести домой сочных оранжевых фруктов. Я звала его Бедняга Бо, а он звал меня Покоцанной.

Ворчливая тетка живет одна в старом доме на пересечении людьми забытых улиц и лишь изредка смеется, когда ее внуки рассказывают свои причудливые детские выдумки в глухую телефонную трубку. Я слышала, как она хлопает дверью магазина, как ругает соседских мальчишек, как чеканит в аптеке названия лекарств и никогда не благодарит. А еще я слышала тот самый смех. Через окно первого этажа, когда она слушала их вечерами, и на скамейке , когда она в одиночестве вспоминала их небылицы. Я звала ее Марго, а она меня Плешивой.

Белокурую девочку без устали наряжали в кокетливые наряды и хвалили, пока она совсем не потеряла желание быть красивой или хотя бы чуточку привлекательной. Она залазила на свой широкий подоконник и выписывала из любимых книг те самые цепкие слова, которые надеялась однажды сказать и сама кому-то, шептала их и смотрела мне в глаза, а я в ее, мы знали друг друга так хорошо в эти мгновенья. Я звала ее Софи, а она меня Корицей.

Летом мне стало проще. Я поселилась под старой облупленной скамейкой у первого подъезда. В полдень, блаженно потягиваясь, я подставляла свои лохматые бока солнечным лучам и отогревалась за всю суровую снежную зиму. Скоро люди сами стали приходить ко мне. Они садились на лавочку, смотрели мне в глаза и доверяли свои истории, открывая все закоулки души, оголяясь до самых ниточек.

Так я узнала и многих других изломанных и подкошенных обстоятельствами людей. В доме шестьдесят семь жил седой и дурно пахнущих старик. Он бегал за бутылкой каждый день и подолгу сидел на моей скамейке. Молчал почти всегда. Его жена лежала парализованной уже десяток лет, став экспонатом, став из любви обузой, став виной за дурные мысли, став причиной каждодневной бутылки, став извечным вопросом. Так пропали сила и интерес жить.

Была Катрина, девушка с дорогими сумками. Ее отец сидел в тюрьме, а мать, привыкшая к былой роскоши, продолжала лежать дома. Катрина пришивала к своим новым сумкам ярлыки старых, дорогих, переливала дешевые шампуни в дорогие бутылки и покупала себе и матери круассаны . Она очень не хотела слыть бедной, слыть разоренной и терять статус.

Был Джозеф, сын священника, презирающий Бога, отрицающий Бога, страдающий за Бога от отца. Влюбленная в учителя Дарья. Краснеющий врунишка с противоположного дома.

В субботу (я так жду этой субботы) на скамейку садится пожилая женщина в стареньком шелковом платье и вязаной шали с белыми кистями. Не в состоянии идти сама, она опирается на тросточку и медленно переставляет ноги в замысловатых батильонах. Актриса! Она и сейчас остается актрисой, несмотря на старость и одиночество. Забытая зрителем, она продолжает вспоминать монологи и сцены спектаклей. Морщинки у ее глаз разглаживаются, а глаза наполняются светом. Как я люблю эти мгновенья! Поигрывая свисающими кистями шали, я впитываю каждую ноту ее голоса и живу!

Я поняла, что я счастливая собака, ведь я вижу людей настоящими. Людям так нравилось, когда их слушают. Я слушала их всех. Они плакали и смеялись, злились и раскаивались, трепали меня за ухо и завершали: «Спасибо, друг.» А потом уходили.