Цвет - вот единственное отличие. В остальном все тоже самое, как у любой другой женщины. Те же тактильные ощущения, тот же запах, тот же вкус. Идентично по структуре, только оттенок кожи отличается от нормы.
Она поливает мой член жидкостью для розжига и говорит, что будет совсем не больно. Я ей не верю, но все равно готов попробовать. Я завожу ее, водя свечой над влагалищем, пока они оба, она, и воск, не начинают течь.
Она поджигает мой член Биком. Она права, горящая жидкость опаляет, но я этого не чувствую. Я быстро засовываю член внутрь. Ее киска горячая и тугая, она мгновенно гасит пламя, и мы оба одновременно кончаем.
Когда я поджигаю дом, она спит, вырубленная каким-то обезболивающим препаратом, который врачи прописали ей от рака.
Если я попаду в аварию, говорю я ей, буду в коме, или парализован, - стану одним из тех парней, которые не могут пошевелить ни единым мускулом, а могут только моргать “да” и “нет” - отключи систему жизнеобеспечения.
- Как ты можешь так говорить? - спрашивает она меня.
- Меня волнует качество жизни, - говорю я. - А не ее продолжительность.
- Кто сказал, что качество жизни парализованного человека хуже? Что лучше: уметь ходить и бегать или уметь думать? Знаешь, физические движения не так уж важны, физическая жизнь - это еще не все, что у нас есть, и я отказываюсь верить разговорам в обществе, будто жизнь какого-то неграмотного баскетболиста стоит дороже моей, потому что он умеет пользоваться своими конечностями, а я нет. Такое оценочное суждение может вынести только Бог.
- Ты веришь в Бога? - спрашиваю я ее.
- Не знаю. Но я верю в жизнь. И я не думаю, что единственным критерием полноценной счастливой жизни является движение конечностей. Пока я могу думать, я могу жить хорошей жизнью.
- Значит, я так понимаю, ты не захочешь отключить меня от аппарата?
- Нет. Никогда этого не сделаю, - говорит она. А потом делает паузу, думает некоторое время. - Если только...
Она говорит, что я могу делать с ней все, что захочу, но только с огнем. Я связываю ее и достаю коробку спичек.
Она улыбается, и я чиркаю первой спичкой о ее зубы, а затем прикладываю горящую головку к ее правому соску. Она вскрикивает и выгибает спину. Я засовываю руку ей между ног, она уже мокрая. Я зажигаю еще одну спичку, кладу ее туда, за ней еще четыре.
В ее глазах стоят слезы, но она стонет от удовольствия. Я тыкаю горящей спичкой ей в пупок, поджигаю ее мизинец на ноге. Вскоре по всему ее туловищу и животу, по рукам и ногам появляются черные пятна обожженной плоти.
Я опаляю мочку ее уха, прикасаюсь пламенем к ее шее.
К тому времени, как мы заканчиваем, кровать усыпана спичками.
Я целую ее ожоги, вылизываю ее ожоги.
Хотела ли она себе такой жизни?
Я не знаю.
Думаю да.
Но я не знаю.
Я никогда не спрашивал ее.
Она наклоняется, подбирает свою одежду у костра, надевает ее, показывая себя во всех ракурсах.
- Меня зовут, - говорит она, - Элиза. А как тебя?
Я слышу ее крики сквозь пламя.
И не важно, что кто-то подумает другое и позже расскажет свою версию, - это крики экстаза.