Рассказы

— Видишь, — сказал Зигмунд Фрейд, — это, «янг мэн», именно то, что тебе нужно. Порет глубоко и верно. Ты ведь собираешься ходить на охоту на дикого зверя, я так предполагаю? Никакой дикий зверь не устоит перед прямым ударом, нанесенным верной рукой.

Я ощупал нож и прочел надписи, удостоверяющие, что он немецкий.

— У вас нет таких, знаете, лезвие выскакивает изнутри… С пружиной?

— Но, «сан», — сказал он весело. — Такие запрещены законом. Форбиден. Верботтен! — повторил он почему-то по-немецки. — И поверь мне, «сан», эти игрушки с пружинами, с кнопками — они для легкомысленных фрикс, для худлюмс, не для серьезных людей. Я тебе предлагаю серьезного, боевого друга, «сан». Нож для настоящих мужчин. Бери его, он не избавит тебя от всех твоих проблем, но в его компании некоторые из них покажутся тебе куда менее значительными. — И Зигмунд посмотрел на меня психоаналитическими глазами.

— Вы немецкий еврей, — сказал я.

— Да. А что, чувствуется национальный патриотизм?

— Чувствуется. И еще вы похожи на Зигмунда Фрейда. Вам когда-нибудь говорили? На отца психоанализа.

— Лучше бы я был похож на президента Чэйз Манхэттан Бэнк, «янг мэн», — сказал он. — Берешь нож?

— Если дотяну до двадцати двух долларов.

Я извлек двадцатку, вывалил монеты, и мы стали считать. Оказалось лишь 21 доллар и 54 цента.

— Я эм сорри, — сказал я.

— Тэйк ит! — Он придвинул нож ко мне. — Он-таки нужен тебе. Нью-Йорк — серьезный город, «янг мэн».

И он стал сметать мою мелочь, ведя его по поверхности ящика из непробиваемого стекла в ковшик руки. Под мутным стеклом, пронизанным проволоками, лежали совсем уж серьезные вещи. Револьверы больших калибров. Я заметил среди них маузер 57. От выстрела из такого череп человеческий разлетается как спелая тыква вместе с хваленым серым веществом головного мозга. Брызгами.

Он помедлил, склонившись над ковшиком своей ладони. Вынул из нее десять центов:

— Тэйк э дам. Позвонишь кому-нибудь. Скажешь, что ты жив.

До Бродвея далеко, но я прохожу иногда по рю де Лион. У витрины всегда стоит «мэйл». Мне кажется, что, поскольку улица пустынна, пугливые и скрытные мужчины могут вдосталь полюбоваться на отнятую у них мужественность. Вот, скажем, у магазина на рю Ришелье, который и больше и богаче, они останавливаются куда реже. На рю де Лион же всегда стоят, ветер или дождь, или жара плавит асфальт… И глаза у них невыносимо грустные. Как у кастрированного кота, которого хозяин лишил мужественности, дабы он не причинял ему хлопот своими романтическими страстями.

The absolute beginner или Правдивая история сочинения «Это я — Эдичка»

Once upon a time… летом 1976 года в жарком Нью-Йорке на Мэдисон-авеню жил человек по имени Эдичка. Был он очень одинок по причине того, что «выпал» из всех коллективов, в которых состоял до этого. Из семьи (самого маленького коллектива), из эмигрантской газеты (где работал), Старой Родины (большая и безразличная, она спала на другом боку глобуса), из Новой Родины (большая и безразличная, она видна была из окна на Мэдисон). Выпав из всех коллективов, человек испугался и завыл. Так как Эдичка обладал определенными литературными навыками и талантом, то вопли его сложились в литературное произведение.

Эдичка записывал свои вопли, сидя на кровати в отеле на Мэдисон. Начиная утром главу, он покидал отель, жил эту главу на нью-йоркских улицах, и на следующее утро вспоминал ее. Ему было что вспоминать, — лишившись опеки коллективов, он сделался смел, как крыса, и безгранично свободен, — потому приключения его соответствовали его желаниям. В то лето в Нью-Йорке, благодаря стечению обстоятельств и свойствам его характера, человек этот пережил illumination. Он удостоился редчайшей чести, — увидеть нагое, бессмысленное и жестокое, — подлинное лицо жизни, без вуали иллюзий. И к счастью, не было близких людей рядом с Эдичкой, некому было отвлечь его от лицезрения ужаса. И он влюбился в прекрасное и страшное лицо Медузы…