Рассказы

Мария Павловна возглавляла образцовую школу для детей строителей. Андрюша перешел из пионерского отряда в комсомол. На месте Бобриков сейчас высятся корпуса Сталиногорска, и школа получила светлое каменное здание. Непролазная грязь покорена гладким асфальтом.

И вот сегодня мы встретились снова, в Москве.

Плечистым, широколобым львенком стал Андрюша. Да, копия отца, только около подбородка притаилась упрямая черточка матери. Говорит ломающимся голосом с басовыми нотками, жадными глазами шарит по моим орденам, и временами я встречаюсь с его открытым смелым взором.

— Так вот, дело в том, — говорит Мария Сабо, — что мой сын во что бы то ни стало хочет поступить в Академию. Хочет быть танкистом. Артиллерийская кровь сказывается. Он мечтает быть конструктором и инженером. И мы решили обратиться к вам, как к другу и командиру моего Андрея и человеку, состоящему в армии. Для вступления в Академию необходимы две рекомендации, и мы подумали, к кому же обратиться, как не к вам…

…Они исчезли за поворотом улицы, мать и сын. Сколько героизма в этом материнстве! Какая замечательная женщина! Какая мать!

Меня обступил покой моего холостого одиночества, и я вдруг отчетливо почувствовал пустоту его.

Стратегический ветер

Как-то комбриг Василий Васильевич пригласил меня к себе. Я застал штаб за обедом. Многочисленная хозяйская семья вместе со штабными окружала грубо отесанный стол. Василий Васильевич, улыбаясь, посмотрел на меня поверх деревянной ложки, с которой капал борщ. Начальник штаба Иван Григорьевич даже не поднял головы: он обсасывал кость, вываренную в борще.

— Ну, дружище стратег, вы получаете задание, в котором сможете проявить свои способности, — сказал Василий Васильевич.

Я невольно подтянулся. Передо мной сидел наш славный комбриг, а я кто? Недавно выпущенный харьковский курсант, скромный сотрудник разведывательного отдела штаба бригады.

Я в первый раз увидел круглую кубанку нашего комбрига, когда нас распределяли по дивизиям и бригадам. Было это еще в конце июля. Я вышел из штаба дивизии и остановился у тачанки, на которой сидел Василий Васильевич. Он сидел какой-то сонный, безразличный, равнодушно подставляя свою спину беспощадному солнцу. Я подумал, что это обозный комендант, и спросил, из какой он части. Как будто пробудившись от сна, он сверкнул на меня темно-зелеными глазами.

— Про нашу бригаду слыхал когда-нибудь?

— Как раз туда направляюсь, — сказал я непринужденно и попросился на тачанку. Кивком головы Василий Васильевич показал место рядом с ним. Из штаба вышел ездовой и передал моему собеседнику боевой пакет. Через плечо ездового был перекинут великолепный карабин. Он сел на козлы и, не обернувшись, не спросив, тронул нетерпеливых лошадей. Мы покатили по широкой улице маленького местечка. Сады и огороды незаметно сменились степью, широкой таврической степью. С высоты тачанки можно было видеть местность, лежащую, как на тарелке, на много верст кругом.

Мой спутник молчал, только изредка взглядывал на меня через плечо. Ему, очевидно, нравилось мое новое выпускное обмундированпе и забавляло то, что я не подозреваю, что сижу рядом со своим начальником, знаменитым комбригом. Не помню, как мы разговорились, но вышло так, что я выложил ему все свои знания, и моя длинная витиеватая речь о положении на фронте была не лишена той поучительности, с какой молодые люди излагают свои только что приобретенные познания. Василий Васильевич с беспримерной снисходительностью слушал мои рассуждения. В те времена я был глубоко уверен в том, что обладаю необычайными стратегическими способностями. За моим гладким юношеским лбом кипели великие замыслы и грандиозные концепции, и не было для меня большего удовольствия, чем высказать кому-нибудь свое мнение о создавшихся «конкретных обстоятельствах». И вот со времени моей первой встречи с Василием Васильевичем прилипла ко мне кличка «стратег». С тех пор мы с ним многое перевидали и перенесли, и четырехмесячная фронтовая жизнь сделала нас большими друзьями.

Теперь я стоял перед комбригом вытянувшись и смотрел ему в глаза. Часто видел я, как сверкали эти глаза во время боя.

— Возьмите с собой сорок бойцов, хотите по выбору, хотите добровольцев. Шпоры снять, шашки оставить и всю лишнюю бумагу из кармана вон.

— Понимаю; значит, в разведку?

— Ни, у Крим за сметаной, — сказал Иван Григорьевич, невозмутимо обгладывая кость.

— Отправитесь в штаб — он помещается в доме попа. Через полчаса вы должны быть там.

Мы второй день стояли в Строгановке, в этом последнем украинском селе перед Крымом, на берегу Сиваша, верстах в восьми от Перекопа. Крым казался нам более далеким, чем когда бы то ни было, нас отделяли от него смерть и море.

Я козырнул товарищу комбригу, подтвердив, что понял приказ. Вышел на крыльцо, и меня отшвырнул к стене яростный гром пушек с Перекопа. Он метался, рвал и слепил глаза своим ледяным дыханием. Было уже темно.

«Едва ли найдутся добровольцы, — подумал я. — Выберу сорок человек и возьму с собой друга-приятеля Сашку Парамонова из нашей разведки».