Рассказы

Ведь она калека, она пол-женщины, ей ли родить ребенка? Ей ли выхаживать его, когда заболеет, учить делать первые шаги и поднимать, когда малыш упадет, ушибется и заревет… вставать спозаранку, чтобы покормить мальчишку завтраком, провожать, следить, чтобы не попал под лошадь, таскать в хедер на руках в ненастный день… Да она сама голодная останется, если ее не покормят, она с боку на бок не повернется без посторонней помощи!

Сломанное дерево — ему ли пускать зеленые побеги? Камень безгласный и бездвижный — ему ли не подобает одиноко покоиться на месте?

Старушка отвечала, склонившись над вязаньем в уголке, откуда ее не было видно, так что Мусе вновь казалось, что в ответ ей раздается ее собственный голос:

— Все мы рожаем в муках, все несем на себе проклятие праматери Хавы. Но мало ли тех, кому и дальше суждено растить своих деток в страданиях? Подумай о несчастных женщинах, которые ютятся в убогих подвалах больших городов и с утра до ночи надрываются на поденной работе за краюшку хлеба! А кто накормит их ребятишек, когда те проголодаются, кто даст попить, уведет с солнцепека, укроет от дождя? Вот и бегают они без присмотра, без защиты, случись что — никто не услышит, никто не поможет и не утешит. И все ж, даст Бог, вырастут детки и станут своим матерям опорой на старости лет.

А она, Муся, молода и не знает жизни, да и мало верит в Бога, оттого и отчаивается.

Кто сказал, что нет надежды, что она никогда не поправится? Тот, Кто ранил, — не Он ли и перевяжет рану? Тот, Кто посылает страдания, — не Он ли и утешит? Как пришла болезнь внезапно, так и уйдет. Встанет она, Муся, и снова будет матерью своему сыну и хозяйкой в доме.

В комоде у старушки была припасена цветная шерсть; она принесла Мусе несколько мотков, подобрала подходящие спицы, — и вот, когда настали холода и уже нельзя было целыми днями сидеть у окна, Муся занялась вязанием. Нахуму она связала жилет, себе — теплую кофту, а еще заготовила три небольших полотнища, из которых при надобности можно сшить теплое пальтишко для ребенка.

Теперь ведь река замерзла, а по льду до хутора Заречье и вовсе рукой подать. Не сегодня — завтра заедет в местечко кто-то из тамошних мест, а то и сам кузнец пожалует.

В ненастные дни, когда в ателье не было работы, Нахум целыми днями стоял и, затаив дыхание, высматривал выезжавшие из-за реки санные повозки, и руки у него сами собой тянулись вперед, словно принимая ребенка.

Когда же прошел ледоход, в соседских домах выставили рамы и по ночам оттуда стал доноситься детский плач, Нахум объявил, что ему надо съездить в соседнее местечко, Тохновку, купить кое-что для работы. Муся не возражала.

Ранним утром сел он в повозку, направлявшуюся в Тохновку, и со своего места она «проводила» его до конца улицы и спустилась с ним на тракт, ведущий к тому месту, вокруг которого постоянно витали ее мысли.

Терпеливо, не спеша, двигалась она через широкий луг, обогнула графскую рощу, углубилась в Зеблицкий лес и наконец остановилась у хутора Заречье, где некоторые пассажиры сошли, а другие остались сидеть. Там, пока стояла повозка, Нахум мог сбежать по тропинке, ведущей в кузницу, при которой жил и сам кузнец.

Перед сумерками зашла к ней Этя с каким-то поручением от старушки. Она обняла девочку и прижалась к ней, а потом сидела и смотрела в окно на маленькую площадь, на соседей, которые снова проводили целые дни на пороге своих домов. Соседи возвращались с баштанов и каждый, как дерево под порывом ветра, наклонялся к детям, выбегавшим ему навстречу.

Вот здоровенный, мощный Иерухам Бэр, он почему-то припозднился и теперь с такой нетерпеливой тоской простер объятия навстречу своему малышу, что Муся даже приподнялась на подушках, чтобы лучше рассмотреть, как они обнимутся — и тут увидела на уличном спуске Нахума.

Не нужно было ни о чем расспрашивать. Все было видно по спотыкающейся походке, по тому, как он переходил улицу, вобрав голову в плечи, словно человек, над которым занесен кнут.

Путь, по которому летела она мыслью следом за мужем, путь, который устилала она своею тоской, оказался наглухо закрыт.

С тех пор дом помрачнел. Стекла витрины у входа запылились, и люди проходили мимо, как будто каждый день было ненастье, потому что входная дверь неизменно была на засове.

Да и кому приятно иметь дело с человеком, который постоянно хмурится и которому, по всей видимости, безразлично, будут у него клиенты или нет?

Аптекарь с верхней улицы привез из губернского города фотоаппарат, и летом все довольствовались его любительскими снимками, а молодые огородники, по осени возившие овощи в Тохновку, прихватывали с собой субботние костюмы и фотографировались у тамошнего фотографа.

В конце лета Нахум надумал обновить витрину, и оказалось, что нет фотографий даже для украшения; наступил срок платить за дом, и пришлось просить взаймы у знакомых с верхней улицы. Они сжалились и дали денег, но едва могли скрыть раздражение и злобу на его жену.