Рассказы

   Отворив дверь, я увидел самого Калина Калиныча: он лежал на широком деревянном диване, прислоненном к дощатой перегородке. Я не сразу узнал его: лицо было по-прежнему круглое, но совсем желтое, и под глазами обрисовывались темные круги. Старик лежал на диване ногами к двери и, при моем входе, с трудом приподнялся на своей подушке.    -- Ах, батюшки... Господь гостя послал!... А вы ужь извините меня, старика,-- заговорил старик слабым голосом, стараясь улыбнуться.-- Подняться-то не могу совсем... Хворь одолела! Да как вы надумали навестить-то меня!... А я ужь скучаю, пожалуй, один-то... Венушка-то моя уехала, ведь, в Петербург, ей-богу-с!... Вот ужь два года почитай будет, как я остался один-одинёшенек... Как здоров-то был, так оно ничего, а прихворнулос, так иногда и тоска возьмет... Все под Богом ходим!... Садитесь вот сюда, поближе ко мне,-- говорить-то мне трудно стает-с.    На маленьком столике у самаго дивана лежала разогнутая старая книга в кожаном переплете, которую Калин Калиныч, очевидно, читал пред моим приходом и теперь осторожно закрыл.    -- Вот от Венушки что-то давно письма нет,-- говорил Калин Калиныч.-- Ужь, думаю, жива ли...    -- Она здорова и кланяется вам, Калин Калиныч,-- спешил я успокоить старика.-- Я видел ее в Петербурге пред самым отездом.    -- Ах, батюшки!... Что же она: похудела, стосковалась об Старом заводе?    Я сказал старику, что встретил Евмению на улице и что она была совсем здорова и, по обыкновению, весела и просила передать поклон отцу.    -- А ведь у ней моя душа-то, добреющая,-- говорил Калин Калинин, вытирая катившияся из потухавших глаз слезы.-- Только ужь карахтер у ней неукротительный-с. А я здесь в ея комнате все так и оставил, как при ней было, ни единой книжки не шевельнул, только пыль когда подотру-с. Все думаю: приедет на Старый завод, так ей это будет приятно-с...    Добрый старик долго говорил о своей Венушке, припоминая мельчайшия подробности из ея детской жизни, и несколько раз принимался с жаром благодарить меня, что я его успокоил.    -- А ведь она, Венушка-то, что тогда сделала,-- говорил в раздумьи старик,-- когда выходила из школы-то... Ведь нарошно пошла к Митрофану Авдеичу,-- может, помните его, Венушка его еще все "Министром" звала... Пришла к нему, да перстом и показала ему,-- ей-богу-с, так прямо и показала,-- фигу-с... Он прибежал ко мне и давай меня ругать. А я что? Разе я посылал Венушку к нему?... Даже ногами на меня топал и пригрозил, что всех учительниц за эту самую фигу-с по миру пустит... А разговор-то у него и так-то некрасен, а тут в изступлении и совсем разобрать ничего не можно было,-- так ужь он рукой мне показал, как его Венушка обидела... А что, как она одета была, не приметили-с?-- нерешительно спрашивал меня старик.-- Поди бедненько и в очках-с?    -- Нет, одета отлично и без очков.    -- А где же она денег взяла? Ведь там, говорят, все дорого -- страсть!... У ней было немножко деньжонок скоплено, рублей полтораста, да в большом-то городе какия это деньги-с!...    -- Вероятно, работу нашла какую-нибудь.    Я постарался поскорее прекратить этот разговор, потому что Калин Калиныч говорил с трудом, да и мне тяжело было обманывать этого несчастнаго, брошеннаго всеми, старика. Мне не хотелось совсем убивать его известием, что Евмения поступает на сцену, и я перевел разговор на его болезнь.    -- Что у вас болит, Калин Калиныч?    -- Там-с... в самом нутре болит-с... Точно стрелой-с пронзило-с... наскрозь!    -- А доктор у вас был?    Калин Калинин слабо улыбнулся и махнул рукой.    -- Какой доктор-с... От смерти лекарства нет-с... Лучше доктора нет, как Господь Бот: на все Его святая воля-с...    -- А все же, Калин Калиныч, не мешало бы пригласить доктора.    -- Нет-с, зачем же их напрасно безпокоить-с... Одинова приглашал и доктора... Только больно они у нас горды на Старом заводе. Кабы у меня были деньги, тогда -- другое дело, а то что я ему дам?... Осмотрел он меня, прописал рецепт, фукнул себе под нос и уехал...    -- Как же вы лежите здесь один?    -- Нет-с, я не один... Василису Мироновну может-быть помните-с? Вторая мать для меня... Она кажиный день заходит ко мне по два раза-с, и накормит, и напоит.    -- А о. Нектарий?    -- Бог с ним совсем... Ему, ведь, некогда меня проведывать-то,-- немного грустно проговорил старик.-- А помните церковь-то? Совсем отстроена! Благодарение Господу, святить скоро будут-с... Архиерея ждут на Старый завод. Да-с! Теперь мне и помереть спокойно можно-с. А знаете, кто церковь-то достраивал?-- Аристарх Прохорыч, ей-богу-с! И меня оттер совсем... Как его тогда ослобонили на суде, так он сейчас обещание-с: "так и так, дострою церковь..." Ну, собирались они-таки долгонько-с и мы тем временем все внутри отделали: выщекатурили, иконостас поставили, начали крылосы отделывать, а тут Аристарх-Прохорыч и вмешались... Так и пошло все вверх дном: и то не ладно, и это не так... А Аристарх Прохорыч твердит свое: ничего не пожалею, потому у меня обещание-с!... Известно, человек богатеющий, все на свой счет давай заводить, деньгами так и сыплет,-- ну, я и отстал, потому пеший конному не товарищ... Обидно оно было маненько, что ужь все до конца было доведено, только бы освятить осталось,-- ну, да и о. Нектарий говорят: "потерпи,-- говорят,-- Калин Калиныч. Бог, говорят, и твои труды видит, а теперь пусть, говорят, Гвоздев в свою долю постарается". Ну, я и отстал-с. Денег у меня нет, а что мог, то все сделал-с!... А вот тут еще болезнь приключилась,-- оно, значит, даже хорошо вышло, что во-время отстал... На все воля Божья-с... Я не ропщу,-- грех роптать...    Эти разговоры видимо волновали и утомляли Калина Калиныча: дыхание его было тяжело и порывисто, только округлившиеся глаза смотрели не прежним беглым взглядом, а спокойно и сосредоточенно, как у человека, приготовившагося к чему-то великому и торжественному. Широкаго румянца на лице Калина Калиныча и помину не было, нос обострился и вытянулся. Заметив мой пристальный взгляд, Калин Калиныч с слабой улыбкой посмотрел на себя, а потом заговорил:    -- А ведь я-с восемь пудов вытягивал-с, ей-богу-с! А теперь и трех пудов не вытяну... Пальцев в шутку кубическим шаром называл-с... Вот наша жизнь: сегодня -- жив, а завтра -- нет ничего.    Я начал прощаться со стариком, обещая зайти к нему на днях.    -- А я ужь не знаю-с как и благодарить мне вас,-- шептал старик, глотая слезы,-- Вот вы -- чужой, а не забыли меня, старика, и весточку мне принесли... Спасибо, родной! Пришлось еще перед смертью-то повидаться-с...    -- Что вы, Калин Калиныч, зачем умирать!    -- Нет-с, я помру-с, безпременно номру-с... Будет, пожил-с. И во сне видение мне было...    У меня что-то защемило на душе от этих слов и мне сделалось до слез жаль беднаго старика, не умевшаго жить, но встречавшаго смерть с тем спокойствием, с каким встречают ее только люди, сумевшие честно прожить целую жизнь и которым нечего бояться смотреть смерти прямо в глаза.    -- Вот только Венушки жаль,-- заговорил старик, не выпуская моей руки.-- Не умел я пристроить ее при жизни-с... Погибнет она понапрасну с своим карахтером-с... Вот ее только и жаль-с... Прощайте-с, может не увидимся больше-с.    -- Перестаньте, Калин Калиныч! Разве это кто-нибудь может знать?    -- А вот я знаю-с... Да-с. Было мне сонное видение-с... Явился старец, а с ним еще какие-то люди; старец посмотрел, да на меня перстом и показал. "Этот!" -- говорит. Я проснулся и понял, к чему это он перстом на меня показал. Это он по душу по мою приходил-с...    Все время моего посещения я видел, что Калину Калинычу что-то хотелось сказать мне, но старик все удерживался; когда я стал прощаться с ним, он, не выпуская моей руки и улыбаясь, взволнованным голосом проговорил:    -- А помните суд над Аристарх-то Прохорычем? Тогда этот его адвокат, такой горластый, из себя толстый, еще Венушка звала его Неправедным, сильно нас обидел... Да-с! А ведь он про Венушку-то тогда совершенно напрасно высказал такия слова-с... Сам после заезжал и просил прощения у меня-с, ей-богу-с! Так прямо и говорит: "извините меня Калин Калиныч... Это, говорит, нужно было, чтобы выправить Аристарх Прохорыча-с!" А ведь они тогда душу из меня на суде-то выняли... После простил-с... Может это и в самом деле им нужно было, и Венушке так сказал: "потерпи, потому сам Господь терпел за нас многогрешных". А она только смеется,-- душа-то у ней вся в меня... Да-с! Напрасно тогда они обнесли на суде мою Венушку, совсем напрасно-с.    Выходя от Калина Калиныча, на ветхом крылечке его избушки я носом к носу встретился с Василисой Мироновной, которая взбиралась по шатавшимся ступенькам с каким-то узелком в руках. Я сразу узнал ее. Знаменитая раскольница не изменилась ни на волос за эти два года, только немного как будто потемнела, да большие глаза смотрели еще строже. Одета она была в свой неизменный кубовый сарафан, а на голове был большой темный платок.    -- Что, узнал, востроногой?-- с улыбкой проговорила Василиса Мироновна, протягивая мне руку.    -- Да, узнал.    -- Калина приходил проведывать? Ненадежен он у нас, того гляди -- Богу душу отдаст. Доняли они его этой церквой... Строил, строил, а теперь, как все готово, Гвоздев на себя все принял!... Разве это порядок? Вот с этого наш Калин и пошел хворать... Ох, грехи наши тяжкие!...    -- А где Савва Евстигнеич?-- спросил я.    -- И Савва плох,-- сурово отвечала раскольница.    -- Отчего так?    -- Да такия дела, выходит, подошли: сколько ни живи, а умирать все придется. Вон Калин -- на что гладкий был, а теперь совсем в худых душах {В худых душах -- при смерти.}... Заходи как-нибудь, востроногой, в мою избушку,-- побеседуем.