Рассказы

   Наступила петербургская весна, с ея слякотью, холодом и только изредка солнечными днями. В один из таких редких дней, в конце апреля, мне случилось идти по солнечной стороне Невскаго проспекта. Было около трех часов по полудни и знаменитая улица кипела гулявшей публикой, спешившей показать весенние костюмы и полюбоваться солнечным светом. У магазина эстампов и картин Бегрова я остановился перед одним окном и машинально пробежал глазами ряд картин с избитыми, давно надоевшими сюжетами разных морских видов, уголков благословеннаго юга и еще какой-то чепухи, в роде итальянок у источников с открытыми руками и аппетитными икрами, испанок с подобранными до "невозможной невозможности" юбками, католических монахов, заглядывающих за корсажи хорошеньких поселянок, и т. д. И уже пошел было от магазина, как что-то точно кольнуло меня в сердце: в углу окна, в скромной раме, прятались маленькия картинки неизвестнаго художника. На первом плане картины стояла высокая, густая ель, а под ней прилепилась крохотная, полуразвалившаяся избушка, на самом краю крутого обрыва. За елью и избушкой виднелся далекий еловый лес, еще дальше -- невысокия горы и над всем этим глубоким куполом опрокинулось чистое, голубое, северное небо, едва тронутое, как серебряною пеной, белыми облачками. Как живыя встали предо мной картины и сцены далекаго Урала, безконечнаго леса, зеленых гор, привольной жизни старателей... Вспомнил я палаустный балаган Саввы Евстигнеича на берегу Балагурихи, Василису Мироновну и светлую душу Калина Калиныча. Как в тумане пришел я на квартиру и решил, что завтра же уезжаю из Петербурга.    Живо промелькнула предо мной дорога от Петербурга до Перми. Москва, Нижний, Казань остались назади, и с парохода я перешел прямо на вокзал недавно открытой Уральской железной дороги, чистенький и свеженький, как только-что снесенное яичко. После загрязненных вокзалов Николаевской и Нижегородской дорог новое произведение Губонина и К° произвело на меня приятное впечатление, особенно при воспоминаниях той муки, какую приходилось выносить каждый раз, переваливая через Урал по блаженной памяти сибирскому тракту. Пестрая толпа публики сновала по платформе. Заводчики и золотопромышленники резко выдавались среди остальной публики своими внушительными физиономиями и солидными манерами; какие-то адвокаты тянули горькую за буфетом, разговаривая между собой громко и развязно, как люди, привыкшие быть всегда на глазах у публики.    Попыхивая клубами темнаго дыма и разсыпая искры, двинулся локомотив по новой дороге; я долго сидел у окна и любовался еще незнакомыми мне видами, которые мелькали по сторонам. Дорога проходила по широкой низменности, заросшей глухим лесом, и только по мере приближения к главной массе Уральскаго хребта на горизонте, с правой стороны, начинали выясняться в туманной дали силуэты гор. Как известно, горные кряжи представляют из себя подобие сороконожки, причем главная масса горнаго кряжа представляет тело этого насекомаго, а отроги и побочныя разветвления -- ея ноги. Обыкновенно железныя дороги стараются провести горными долинами, которыя образованы разветвлениями горнаго кряжа, а затем уже, для перевала через главную горную массу, выбирают какой-нибудь удобный проход или пробивают тоннель, или, наконец, прибегают к высоким подемам и крутым спускам. Инженеры, строившие железную дорогу через Урал, повели ее не горными долинами, а прямо по гребню одного разветвления горной массы, так что перевал через самый кряж не представлял уже упомянутых выше затруднений и почти совсем незаметен.    Собственно хороших и интересных видов совсем не попадалось; мимо нас мелькали высокия насыпи, глубокие лога, болота, усеянныя пеньками, правильными кучками хвороста и поленницами дров, да иногда поезд с глухим грохотом катился по каким-то длинным корридорам, вырубленным в каменной почве. Общее впечатление от Уральских гор было очень неопределенно и на непривычнаго человека должно было наводить невольную тоску. Нужно с детства привыкнуть к этой незавидной серенькой природе, чтоб от души любоваться ея скромными красотами: невысокими горами, сплошь покрытыми хвойным лесом, глубокими горными долинами с говорливою речкой на самом дне, да высоким прозрачным голубым небом, с котораго волнами льется свет на эти незамысловатыя картины природы. Глаз невольно отдыхает на темной зелени безконечнаго леса и в душе пробуждается сильное освежающее чувство покоя, которым живет все кругом.    От станции Привал до Стараго завода было верст тридцать, которыя нужно было проехать на лошадях проселочною дорогой. Через полчаса я уже сидел в легком плетеном коробке, который бойко катился по убитой дороге. День был ясный, солнце пекло, из лесу так и обдавало душистым паром. Дорога слегка пылившею лентой извивалась между гор. Попадались пролески из берез и липняку, только-что развернувших свою зелень. Коробок слегка покачивал и хотелось ехать в нем все дальше и дальше; сладкая, неотвязная дремота кружила голову, но мысль работала, поднимая старыя воспоминания, забытыя сцены, дорогия лица... Хорошо, чудно хорошо на Урале весной, в начале мая, когда все в природе спешит развернуть свои силы и жадно ловит каждую минуту короткаго севернаго лета.    Вот вдали мелькнули домики Стараго завода и красиво вырезались на зеленом фоне леса силуэты церквей. Я издали узнал стоявшую на пригорке новую церковь, выстроенную в память 19 февраля; постройки все были закончены, леса сняты и красивое здание стояло, как невеста, блестя громадным куполом, обитым жестью. Ямщик крикнул на лошадей, обдало облаком пыли, смешались спицы в колесах, и коробок вихрем полетел по широким улицам Стараго завода, к гостеприимным дверям "Магнита".    Я занял номер и попросил умыться, а через пять минут знал уже последния новости Стараго завода, которыя главным образом вертелись около приезда архиерея, ехавшаго в Старый завод святить новую церковь, которую, как оказалось, достраивал не Калин Калиныч, а Гвоздев. После небольшого отдыха я отправился навестить Калина Калиныча и нашел его избушку без особеннаго труда. Во дворе было совсем пусто и на встречу не выбежала даже хромая собака, которую я видел в последний раз у Калина Калинина; ветхое крыльцо покосилось совсем на одну сторону, на лестнице не доставало нижней ступеньки, в крыше светилась большая дыра. Войдя в темныя сени, я долго искал ручку у двери, напрасно ощупывая бревенчатыя стены руками.    -- Кто там, крещеный?-- послышался голос Калина Калиныча из избушки, когда я наконец отыскал железную скобку.