— За Рэйчел, которую фашисты угнали в лагеря и сгноили там в дерьмо! — я ору. — За шесть лет войны, которых ты не видел! За то, что ты сбежал! За то, что ты… — самообладание покидает меня.
Я бью его, и снова, и снова, и бью его, и кричу:
— Ты знаешь, что такое бомбардировки? Ты знаешь, что такое — когда тебе отказывает единственная женщина, которую ты способен любить? Ты знаешь, что такое — когда вокруг трупы, а ты должен таскать их к грузовикам? Ты знаешь, что такое — когда тебе далеко за сорок, и ты добился всего, но впереди уже нет ничего! Уже всё! Ты, дерьмо, ты бросил всех и сбежал в лучший мир, ты решил спрыгнуть с поезда, да? Сука! Маленький ублюдок! Сволочь!
В моей руке камень. Я бью Харпера, разминаю его лицо в кровавую кашу, он не двигается, он мёртв.
Я встаю. Камень выпадает из моей руки. Я бреду к дороге. Сажусь на Илайю, который покорно ждал всё это время.
Мои руки в крови.
И вдруг я понимаю.
Двадцать минут назад Харпер появился из мира, который закончился двадцать лет назад. Он хотел вернуться. Он обещал вернуться в той записке. Может, он не исполнил бы своего обещания. Может, он соврал.
Я не дал ему ни единого шанса сдержать слово.
Я убил не Харпера.
Я убил мать. И, может быть, отца. И может быть, даже Рэйчел. Всех их — камнем, насмерть. Размесил по спелой ржи.
Прошлого не вернуть.
Я останавливаю коня. Спрыгиваю.
Трава. Спелая, свежая трава. Капелька: кап-кап, кап-кап. Как прекрасен этот бесконечный зелёный покров. Я вжимаю щёку в траву.
Я жду радостного вопля, который вот-вот прервёт моё единение с природой.
— Джерри!
Я жду этого крика. Я хочу услышать его снова.
Господи, как хочу!
Хочу…
Реванш
Я верчу в руке красный шар с цифрой на боку. Он увесистый и гладкий, так и хочется метнуть его в розовую лысину официанта, идущего между столиков в дальний конец помещения.
Я размахиваюсь и бросаю. Попадаю. Официант спотыкается и падает, с грохотом разбиваются о булыжный пол кувшины и тарелки, в кого-то летят ошмётки еды. Я смотрю на него. Он тяжело поднимается, оглядывается на меня с укоризной. Я показываю ему язык. Он потирает голову. По бритому затылку стекает струйка крови.
— Сука, — ехидно усмехается Лосось.
Я беру кий. Мой удар: Лосось, как всегда, ошибся на пустом месте.
— Хорошо, что ты не в бейсбол играешь, — он любит меня поддеть.
Я молча загоняю свой шар в лузу. Я играю уверенно, без остановок.
Раздаётся вопль.
— Риггер!
Это Босс. Наверняка, из-за официанта. Будет ругаться. Да пошёл он на хрен, сам захочет — сам явится. Продолжаю игру.
На столе один мой шар до чёрного. Кладу его с чётким выходом на центральную лузу. Показываю пальцем.
— Сюда.
Лосось хмурится. Я кладу чёрный.
— Когда отдашь? — интересуюсь.
— Завтра.
Сейчас я его ударю. Он это понимает и лезет в карман.
— Вот десять. Остальные завтра, больше совсем ничего нет.
— Ладно.
Крик Босса повторяется. Урод, как он меня достал.
Медленно иду в дальний конец зала. У стола по дороге сидит Бельва. Её бюст, как всегда, не держится в рамках корсажа. Щипаю её за грудь. Она взвизгивает и отшатывается. Нагибаюсь к её лицу и закусываю зубами её верхнюю губу. Она просовывает язык мне в рот, мы целуемся.
— Риггер, — спокойный голос позади меня. — Подойди к шефу. Может, легко ещё отделаешься.
Отрываюсь от Бельвы.
— Тебе делать нечего? — спрашиваю у Носорога.
Носорог хмурится, пожимает плечами, исчезает.
Иду дальше. Вот и кабинка Босса. Она отделена от всего помещения. Из-за занавесей пахнет рыбой. Любитель падали, блин.
Отодвигаю занавесь, захожу.
Жирный сидит на своём диванчике, весь перемазанный каким-то дерьмом, в руке у него рыбий оглодыш. Справа очередная тёлка, абсолютно голая, костлявая, даже какая-то синеватая. Груди нет совсем. Где он берёт этих уродищ?
За диваном — быки, не помню их имён. Одинаковые и тупые.
Жирный улыбается. Как же он мерзок.
— Риггер, куда шёл официант? — спрашивает с ехидцей.
— К тебе, — отвечаю я.
— Правильно. Если ты это знал, зачем бросил шарик?
Он поигрывает кастетом с шипами. Каждый шип — сантиметра два, острый, твёрдый.
Я молчу. Смотрю на Жирного нагло, потому что иначе не умею.
— А, Риггер? Я жду ответа.
— Да мне похрен, что ты ждёшь, — я отворачиваюсь и выхожу из кабинки.
— Стоять! — рык следом.