Рассказы

Он ощутил потребность смеяться как сумасшедший, совсем как в конце фильма «Сокровища Сьерра Мадре», когда ветер разносит во все стороны кровью добытую золотую пыль из разорванных сумок, но вместо приступа смеха его охватило чувство неловкости — на самом деле сдерживаемая паника сделала его ноги нетвердыми и заставила их дрожать. Значит, то, что он вернулся в Белград победителем, с гармошкой кредитных карт, открывавших перед ним все двери, ничего не стоило — восемнадцать лет спустя (какой абсурд!) он снова оказался в самом начале — на улице! Совершенно невероятно! Он ожидал всей возможной хитрости, притворства, злобы своих бывших коллег, которые видят его успех; он ожидал зависти, такой естественной, когда человек возвращается с нажитым огромным трудом европейским именем, но Белград, по-видимому, всегда выбирает самый неожиданный способ нанести вам обиду. Кто бы только мог подумать, что ему негде будет спать в свою первую ночь? Это ему не пришло бы в голову и в страшном кошмаре, когда он метался без сна, в который раз переживая в памяти ту страшную январскую ночь 1956-го, когда друг, у которого он одно время жил, забыл оставить ему ключ от ворот, и он до рассвета подпрыгивал на снегу и, до смерти завидуя всем тем, что ходил по сонному Каленичеву рынку спали, укутавшись в теплые одеяла, и не знали о его мучениях.

Итак, Белград всегда надо завоевывать с самого начала.

Лишь одно он знал наверняка: ни в коем случае нельзя просить ночлега у оставшихся немногочисленных друзей! Таким образом он подписал бы необратимое признание своей неудачи! Об этом бы в скором времени услышал весь город, и восемнадцать лет оказались бы потрачены зря. Ни в коем случае!

Он спустился к вокзалу. У входа в здание его встретили несколько женщин. Завидев его, нерешительно стоящего с чемоданом в руке, они, треща как сороки, принялись предлагать ему ночлег. Несколько секунд он раздумывал, соглашаться или нет, но один взгляд на эти отекшие лица профессиональных сводниц, их бородавки, из которых торчали волоски, двусмысленность, с какой они обращались со словами, спрашивая его, хочет он полную или пустую кровать, как будто возвращал его во власть всех этих давно уже вытесненных из памяти бабенок-шантажисток, его бывших квартирных хозяек. Те же движения, та же нескрываемая грубость низов; те же домашние платья неопределенного цвета, утратившие силуэт, заляпанные жиром и пропитанные вечной кухонной вонью немытой посуды в раковине… Все это хватало его скользкими теплыми щупальцами и тащило куда-то глубоко, в темноту боковых переулков, вниз по лестницам для прислуги в осунувшихся господских зданиях, теперь ненавистью разделенных на коммунальные квартиры — туда, в плохо освещенные ямы и берлоги, из которых не сбежать и не вернуться. Он снова почувствовал вонь нищеты и гнилых зубов и понял, что до смерти устал от бегства; в сорок два у него больше не было сил еще раз пройти через все это и выдержать. Его бы с легкостью победили и задавили. Достаток, в котором он жил последние годы, сделал его мягким и неустойчивым к бедности.

Он оттолкнул женщин и сквозь толпу их дряблых тел, сопровождаемый ругательствами и бесстыдными усмешками, поспешно добежал до камеры хранения оставить чемодан. Служащие смотрели на него с подозрением, будто он оставляет им адскую машину с часовым механизмом. Ему предстояла бессонная ночь. И он отдался ей на волю.

Совсем как когда-то, когда он бродил по улицам без какой-нибудь определенной цели, просто чтобы убить время, ноги сами отвели Жан Жика к «Клубу» художников. Сердце его застучало как ненормальное, когда он увидел на темной улице его бледно-оранжевые огни; когда-то он каждую ночь заходил, чтобы встретиться здесь с друзьями. В то время у него был неограниченный кредит у администратора.

Ничего не изменилось. Его окутал тяжелый запах жаренной в масле муки, который волнами разносился из кухни всякий раз, как кто-то из официантов толкал ногой дверь. Все было на своем месте, даже администратор в поношенном черном костюме — он записывал, как когда-то, заказы за стойкой возле дребезжащей кассы. Наконец он был среди своих!

— Эй! — обрадовался Жан Жик и пошел ему навстречу. — Ты все молодеешь!

Он театрально протянул администратору руку, но тот глядел на него без выражения, будто видит его впервые в жизни. Протянутая рука Жан Жика осталась в воздухе, у всех на глазах…

— Ты что, меня не помнишь? — спросил он, слегка смутившись. — Это же… я…

— Знаю я тебя, — сказал администратор. — Это ты. Знаю. Жан Жик. Мы о тебе читали…

— Ты что, сердишься? — спросил Жан Жик, опуская руку, которую администратор так и не пожал.

«Клуб» стих. Здесь не каждый день происходит что-то интересное, и подобная встреча не могла остаться незамеченной. Жан Жик прокручивал в голове воспоминания.

— Ах, да! — вспомнил он. — Наверняка я тебе задолжал.

— Вот именно! — подтвердил администратор, по-прежнему без выражения. — Ты задолжал.

— Слушай, я же не знал, что так задержусь?! Восемнадцать лет… Шутка ли! Гляди, мы с тобой оба поседели!