Рассказы

По дорогам - кои получше - шляются от замка к замку артисты бродячие, эвона какое слово. Веселые люди, безбашенные. Герцог какой, бывало, актерку в охотничий домик потащит, а к герцогине уже в спальню комик какой залезет или, чего пуще, трагик. А спектакли эти добропорядочным людям вовсе смотреть не стоит. Ни стыда, ни совести, страмота одна, и только. Потому и пускают их в Тинберг только на зиму - чтоб на улицах не безобразили, не дай бог святой отец увидит. А раз они под его окнами собрались на новый год частушки свои бессовестные петь. Уж тут сам правитель, хоть и сквозь пальцы обыкновенно на это смотрел, осерчал, высекли самых буйных на площади - долго после чесались. Народ так и хохотал - секли-то больше для порядку, не со зда, чай не злодеи, так - баловники. Гоф-дамы платочиками прикрывались - надо думать, чтобы не подмигнул кто из голозадых некстати.

Дворяне, что победней или шибко гордые, по замкам своим сидят. Бывает, друг с дружкой сцепятся - ну так, как подушками подерутся. Правитель пушек держать не разрешил, да и на ружья смотрел косо; вот особо и не дрались. Обычно с утра копья-пики точат, а к вечеру, глядишь, оба войска вперемешку на постоялом дворе валяются, и не то что без пик, а и без штанов иные, а предводители на гербовых щитах картами шлепают - довершают баталию. Дворяне строением длинноволосые, лицы узкие, глаза зеленые; а простой народ - рыжие ряхи с веснушками. Хотя при такой жизни уже знать давно рыжеть стала; артисты только, все, черти, кровей благородных, держат породу. Но тут не об этом вовсе речь.

Севернее Тинберга - опять лес. Лес, лес, все мельче и мельче, и совсем уже на Севере, за Взгорьем, за Низиной - совсем кустики какие-то. Народ там, говорят, дурной, кочевой, и глаз у них дурной, и лошади рогатые, что лоси, и собаки с кошку ростом, но сильнющие и злющие. А может, тоже вранье - уж больно в диковину. И кто бывал-то там? А главное - за каким лешим? И дорог туда нет, тропки одни, и замков то ли два, то ли три, и все заброшенные.

Ну, вот, нарисовали.

* * *

Так бы все и ничего, да вот вышла какая неприятность. Затеял Урнгольт, божий старичок, нехорошее дело: стал ко всему двору приставать, дескть, сон ему был, видение вышнее, что глас ему рек, что надо воинство собирать, всех, кои меч в руце держать могут, сажать на смреци, сиречь, корабли и лодки, и плыть по водам морским куда-то к черту на роги, прямо на запад. В открытое, значит, Море. Купцы, что случились там, говорили:

- Тык ведь нет там ничево; сами мы на юг или на восток плаваем, чтоб берег из виду не терять; видеть, то есть, значит.

А Урнгольт - свое:

- Давай! Надо! Видение! Глас! Святая воля!

Носился и носился со своим крестовым походом. Сам извелся и всех достал. Правитель и то похудал, с лица осунулся. Порешили, однако, так: дело сие святое, конешно, однако, долгое; собраться надо, раскачаться, а года через два-три и со духом святым выступим. Так и народ говорил: "да, мы, конечно, смело в бой пойдем; однако, спешить-то куда? Здесь вроде неплохо, а дело святое тыщу лет терпело, и еще малость погодит." А как тихо говорить они особо не умели, так и вся страна поняла - протянем годика два, а там глядишь, приберет господь к себе старого хрена неуемного, а мы тут, грешным делом, воевать неохочие.

По случаю некие артисты во дворец Правителя были допущены - вроде как они в духе времени и основной политики оказались. А тут, что им лешего под кровать, возьми да и увидь их Урнгольт. Думали, аминь бедному настал и крышка. Так черта с два! Ведро с валерьянкой, ему поднесенное, пнул ногой святой отец, в ведро с пустырником плюнул злостно, всех до единого облаял и домой укатил в свою обитель. Позеленел со злости строгонравец наш, ан духом в борьбе только окреп. С неделю изливался гневно - надо ж тако поношение благочестию устроить, мерзопакости непристойные под видом праведного увеселения скрывать! Затем всех поголовно от восемнадцати до шестидесяти анафеме предал сроком на сорок сороков, прыгнул в карету с шестеркой белых цугом, и укатил куда-то из Тинберга.

Надолго укатил. Сперва на юг ехал, видели, потом - на восток, в самую глухомань. Спятил, видно. И случайно как бы сундучок забыл с письмами. Письма Правительская Правительственная Комиссия прочитала. Преинтереснейшие оказались документики, прескандальнейшие. Ругал в них ругательски на чем свет стоит церковносвященским своим поношением и правителя, и двор, и народ, и всю Страну. Всех лягнул, никого не забыл. Даже Стражу Пограничную.

А с юга же Страна была каменной стеной отгорожена. Могучая старая стена. Давно ее построили, уж и зачем, и кто - забыли. Но охраняет ее Стража.

И поняла Комиссия, что были то не сами письма, а черновики. А письма, стало быть, были уже и отправлены. Кому ж? Кто б в Стране стал такую гадость читать, кроме злодея какого? А какому злодею это в новинку бы показалось? Иной, может, и побольше бы наговорил. А сведений оборонно-важных в письмах обнаружено не было.